Лев Толстой в исполнении мастеров художественного слова

"И никому из присутствующих, начиная с священника и смотрителя и кончая Масловой, не приходило в голову, что тот самый Иисус, имя которого со свистом такое бесчисленное число раз повторял священник, всякими странными словами восхваляя его, запретил именно все то, что делалось здесь; запретил не только такое бессмысленное многоглаголание, и кощунственное волхвование священников-учителей над хлебом и вином, но самым определенным образом запретил одним людям называть учителями других людей, запретил молитвы в храмах, а велел молиться каждому в уединении, запретил самые храмы, сказав, что пришел разрушить их и что молиться надо не в храмах, а в духе и истине; главное же, запретил не только судить людей и держать их в заточении, мучать, позорить, казнить, как это делалось здесь, а запретил всякое насилие над людьми, сказав, что он пришел выпустить плененных на свободу.

Никому из присутствующих не приходило в голову того, что все, что совершалось здесь, было величайшим кощунством и насмешкой над тем самым Христом, именем которого все это делалось. Никому в голову не приходило того, что золоченый крест с эмалевыми медальончиками на концах, который вынес священник и давал целовать людям, был не что иное, как изображение тон виселицы, на которой был казнен Христос именно за то, что он запретил то самое, что теперь его именем совершалось здесь. Никому в голову не приходило, что те священники, которые воображают себе, что в виде хлеба и вина они едят тело и пьют кровь Христа, действительно едят тело и пьют кровь его, но не в кусочках и в вине, а тем, что не только соблазняют тех "малых сих", с которыми Христос отожествлял себя, но и лишают их величайшего блага и подвергают жесточайшим мучениям, скрывая от людей то возвещение блага, которое он принес им.

Священник с спокойной совестью делал все то, что он делал, потому что с детства был воспитан на том, что это единственная истинная вера, в которую верили все прежде жившие святые люди и теперь верят духовное и светское начальство. Он верил не в то, что из хлеба сделалось тело, что полезно для души произносить много слов или что он съел действительно кусочек бога, - в это нельзя верить, - а верил в то, что надо верить в эту веру. Главное же, утверждало его в этой вере то, что за исполнение треб этой веры он восемнадцать лет уже получал доходы, на которые содержал свою семью, сына в гимназии, дочь в духовном училище. Так же верил и дьячок и еще тверже, чем священник, потому что совсем забыл сущность догматов этой веры, а знал только, что за теплоту, за поминание, за часы, за молебен простой и за молебен с акафистом, за все есть определенная цена, которую настоящие христиане охотно платят, и потому выкрикивал свои "ломилось, помилось", и пел, и читал, что положено, с такой же спокойной уверенностью в необходимости этого, с какой люди продают дрова, муку, картофель. Начальник же тюрьмы и надзиратели, хотя никогда и не знали и не вникали в то, в чем состоят догматы этой веры и что означало все то, что совершалось в церкви, - верили, что непременно надо верить в эту веру, потому что высшее начальство и сам царь верят в нее. Кроме того, хотя и смутно (они никак не могли бы объяснить, как это делается), они чувствовали, что эта вера оправдывала их жестокую службу. Если бы не было этой веры, им не только труднее, но, пожалуй, и невозможно бы было все свои силы употреблять на то, чтобы мучать людей, как они это теперь делали с совершенно спокойной совестью. Смотритель был такой доброй души человек, что он никак не мог бы жить так, если бы не находил поддержки в этой вере. И потому он стоял неподвижно, прямо, усердно кланялся и крестился, старался умилиться, когда пели "Иже херувимы", а когда стали причащать детей, вышел вперед и собственноручно поднял мальчика, которого причащали, и подержал его.

Большинство же арестантов, за исключением немногих из них, ясно видевших весь обман, который производился над людьми этой веры, и в душе смеявшихся над нею, большинство верило, что в этих золоченых иконах, свечах, чашах, ризах, крестах, повторениях непонятных слов "Иисусе сладчайший" и "позлилось" заключается таинственная сила, посредством которой можно приобресть большие удобства в этой и в будущей жизни. Хотя большинство из них, проделав несколько опытов приобретения удобств в этой жизни посредством молитв, молебнов, свечей, и не получило их, - молитвы их остались неисполненными, - каждый был твердо уверен, что эта неудача случайная и что это учреждение, одобряемое учеными людьми и митрополитами, есть все-таки учреждение очень важное и которое необходимо если не для этой, то для будущей жизни. "

***

Из личных отношений с арестантами, из расспросов адвоката, острожного
священника, смотрителя и из списков содержащихся Нехлюдов пришел к
заключению, что состав арестантов, так называемых преступников, разделяется
на пять разрядов людей.
Один, первый, разряд - люди совершенно невинные, жертвы судебных
ошибок, как мнимый поджигатель Меньшов, как Маслова и другие. Людей этого
разряда было не очень много, по наблюдениям священника - около семи
процентов, но положение этих людей вызывало особенный интерес.
Другой разряд составляли люди, осужденные за поступки, совершенные в
исключительных обстоятельствах, как озлобление, ревность, опьянение и т. п.,
такие поступки, которые почти наверное совершили бы в таких же условиях все
те, которые судили и наказывали их. Этот разряд составлял, по наблюдению
Нехлюдова, едва ли не более половины всех преступников.
Третий разряд составляли люди, наказанные за то, что они совершали, по
их понятиям, самые обыкновенные и даже хорошие поступки, но такие, которые,
по понятиям чуждых им людей, писавших законы, считались преступлениями. К
этому разряду принадлежали люди, тайно торгующие вином, перевозящие
контрабанду, рвущие траву, собирающие дрова в больших владельческих и
казенных лесах. К этим же людям принадлежали ворующие горцы и еще неверующие
люди, обворовывающие церкви.
Четвертый разряд составляли люди, потому только зачисленные в
преступники, что они стояли нравственно выше среднего уровня общества.
Таковы были сектанты, таковы были поляки, черкесы, бунтовавшие за свою
независимость, таковы были и политические преступники - социалисты и
стачечники, осужденные за сопротивление властям. Процент таких людей, самых
лучших общества, по наблюдению Нехлюдова, был очень большой.
Пятый разряд, наконец, составляли люди, перед которыми общество было
гораздо больше виновато, чем они перед обществом. Это были люди заброшенные,
одуренные постоянным угнетением и соблазнами, как тот мальчик с половиками и
сотни других людей, которых видел Нехлюдов в остроге и вне его, которых
условия жизни как будто систематически доводят до необходимости того
поступка, который называется преступлением. К таким людям принадлежали, по
наблюдению Нехлюдова, очень много ворса и убийц, с некоторыми из которых он
за это время приходил в сношение. К этим людям он, ближе узнав их, причислил
и тех развращенных, испорченных людей, которых новая школа называет
преступным типом и существование которых в обществе признается главным
доказательством необходимости уголовного закона и наказания. Эти так
называемые испорченные, преступные, ненормальные типы были, по мнению
Нехлюдова, не что иное, как такие же люди, как и те, перед которыми общество
виновато более, чем они перед обществом, но перед которыми общество виновато
не непосредственно перед ними самими теперь, а в прежнее время виновато
прежде еще перед их родителями и предками.