Waiting for the Barbarians

Когда человек страдает от несправедливости, свидетели его страданий обречены страдать от стыда.

В молодости я возбуждался от одного запаха женщины; теперь же, судя по всему, волновать меня способны только самые красивые, самые юные, самые новые девушки. Так доживу и до дня, когда меня потянет к мальчикам».

Меня содержат как зверя, и в зверя я превращаюсь…

Каждому своя смерть. Одни встретят ее, прячась в выкопанном под погребом тайнике, зажмурив глаза и прижимая к груди драгоценности. Другие умрут на дороге, засыпанные первыми метелями. А некоторые – таких будет немного, – возможно, умрут, отбиваясь от врагов вилами.

Меня не бьют, меня не морят голодом, мне не плюют в лицо. Вправе ли я считать себя жертвой, если страдания мои так ничтожны?

Полковник выходит вперед. Подойдя к пленным, он поочередно наклоняется над каждым из них, размазывает по голой спине горсть пыли и углем пишет какое-то слово. Читаю эти слова вверх ногами: ВРАГ… ВРАГ… ВРАГ… ВРАГ. Затем полковник отступает назад и складывает руки перед грудью. С расстояния не более двадцати шагов мы с ним молча смотрим друг на друга.
Вслед за этим начинается порка...

Никогда не следует порицать офицеров в присутствии солдат, равно как и порицать отцов в присутствии детей.

Я чувствую себя старым и больным, я хочу спать. В последнее время, едва выпадает свободная минута, я сразу засыпаю, а когда просыпаюсь, мне хочется заснуть снова. Сон перестал быть для меня целебной ванной, восстановлением жизненных сил; он теперь - лишь забвение, лишь еженощная встреча с небытием.

Сверху до меня долетает голос девушки, журчащий поток, прерываемый лишь порывами ветра. Она стоит, опираясь напалки; всадники спешиваются и окружают ее. Я не понимаю ни слова. «Какая досада! — думаю я. — Столько вечеров пропало впустую, а она могла бы научить меня своему языку. Но теперь уже поздно».

Мы вышли за пределы владений Империи. Серьезность этой минуты не следует недооценивать.