Кохання під час холери

Трансито Ариса вступила в последние тяжкие годы: в памяти стерлись почти все воспоминания — чистый лист.

Тот единственный, кто мог помочь ей избежать окончательного краха, был парализован страхом перед материнской властью. Именно его, а не глупых своячениц и не полусумасшедшую свекровь, винила Фермина Даса за то, что угодила в смертоносный капкан.

Дядюшка Леон XII и не подозревал, что стойкость племянника происходила не из необходимости заработать на жизнь и не из унаследованного от отца ослиного упорства, но от такой жажды любви, которую не способны были поколебать никакие трудности на этом или на том свете.

Под жестким панцирем бездушного дельца таился гениальный мечтатель.

Он принял жестокое решение: он завоюет состояние и имя, дабы стать достойным ее.

То было воспоминание о Викторе Гюго: его необычайная слава выходила за пределы его книг, и даже говорили, что он однажды сказал, хотя и неизвестно, кто это слышал, что наша Конституция написана не для людей, а для ангелов.

Они с мужем представляли восхитительную пару, и оба чувствовали себя в этом мире так естественно и так свободно плыли поверх всех житейских рифов, что Флорентино Ариса не ощутил ни ревности, ни злости, а только одно безграничное презрение к самому себе. Ощутил, как он беден, некрасив, ничтожен и недостоин не только ее, но и любой другой женщины на всем белом свете.

Никогда. Ибо никогда больше не покинет он города, где живет Фермина Даса.

— Стреляйте. Нет дела более славного, чем умереть за любовь. (Флорентино Ариса).

— С тех пор как помню себя, в городах нас убивают не пулями, а декретами.