Книги, которые заинтересовали.
AlexAndrews
- 3 813 книг

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
Книга о том, что насилие порождает еще большее насилие, а воплощение многолетних иллюзий может быть таким, что в получившемся трудно будет узнать то самое желаемое. Питер Холквист насыщенно и любопытно рассказывает о том, как довоенные представления интеллигенции о способах достижения прекрасного будущего сорвали резьбу и погрузили Российскую империю в кровавый хаос.
Ценность книги – в первую очередь в интересном сочленении case study – истории территории Области Войска Донского – и подачи общего контекста, как самой нашей революции, так и международного, причем не только в событийном плане, но и в сравнительном – как государства-участники Первой Мировой справлялись (или не справлялись) с последствиями тотального характера войны.
В России, как известно, государство не справилось с потребностями войны и призвало на помощь (неохотно, со скрипом) общественный организации. Все эти земства и союзы попытались заменить собой отсутствовавший у самодержавия аппарат. В какой-то момент они поверили, что смогут функционировать и без эгиды царской власти, и радостно приветствовали падение царизма. Интрига состояла в том, либеральная революция произошла в России во время тотальной войны, поэтому либералы настроены были вовсе не на стремительное развитие капитализма и множества частников, а вовсе и наоборот пытались частников везде, где можно и где нельзя, ликвидировать.
Собственно, главной отраслью, где это стало решающим моментом, было снабжение армии и населения хлебом. Намерение этатизировать эту область, убрать посредников и покупать зерно по фиксированным ценам у населения всячески приветствовалось всеми слоями сторонников войны – от кадетов до «умеренных социалистов».
Любопытнее всего в контексте развернувшейся затем вакханалии насилия то, что царская власть неохотно шла на уступки образованному обществу, требовавшему все огосударствить. Только после Февральской революции все эти меры, предлагавшиеся с 1915 или 1916 года и частично имплементированные, стали официальной политикой Временного правительства, которое, однако, не обладало аппаратом для принуждения и выбивания зерна из крестьян. Советская власть создала и соответствующий аппарат, воплотив чаяния и мечты российской интеллигенции (государственная монополия на зерно, массовые депортации (вслед за царскими), пропаганда и оценка мнения населения, перлюстрация и прочее, прочее). Почти все ведущие сотрудники ведомств Временного правительства, занимавшихся добычей продовольствия, перешли в новые комиссии и наркоматы Советской республики (в том числе Кондратьев с Чаяновым).
С пропагандой вообще весело – и грустно, и печально видеть, как власть разочаровывалась в 1917 году в народе, мол, не тот народ достался, темный и дикий, преимуществ отдать все государству не понимает.
После такой интересной прелюдии Холквист переключается к рассказу о последовательности событий в Области Войска Донского. Надо отдать Холквисту должное, рассказ, хоть и фактически просто нарративный, получился. От ранних попыток создать на Дону общие органы управления (охватывающие всех граждан послефервальской России) к казачьему партикуляризму (с выходом из общих органов и наездом на тех, кто в них остался). Удивление местных общих органов и неожиданная поддержка из Петрограда, видевшего казаках чуть ли не единственную лояльную силу (ради этого на остальных жителей Области решили наплевать, а их, к моему удивлению, было около 60%, и иногородних, и местных крестьян). Каледин и последствия мятежа Корнилова, бегство на Дон и начало гражданской, мир с немцами и мятеж казаков против Каледина, но не за Советскую власть, репрессии против мятежников, смычка с красными, победа красных, мятеж Краснова, стакнувшегося с немцами, поражение Германии, восстановление Советской власти в начале 1919, идиотское расказачивание – мятеж и поддержка Деникина (хватило 1,5 месяцев проведения подобной политики), поражение Деникина, отступление к морю и крах, возвращение Советской власти, жесточайшая продразверстка, не менее жестокое выколачивание продналога. И все со все большей резней, кровью и ненавистью.
Все это с полной уверенностью в собственной правоте, как со стороны белых, так и со стороны красных. Все они старались превратить войну империалистическую в войну гражданскую, и все преуспели в этом. Нельзя не отметить схожесть распри крестьян и казаков с, например, Волынской резней – главное значение имели не действия Другого, а страх, страх того, что та сторона что-то сделает раньше и жестче. На решения людей куда большее влияние оказывали стереотипы, нежели конкретные действия.
Красные воспринимали казаков как врага по определению достаточно долго, чтобы убедить заметную часть казаков в верности такой интерпретации. Очень долго доходило до властной вертикали, что во многом причина восстаний не некая классовая природа казаков, воспринимавшаяся априори враждебной, а именно косяки политики на местах и неверные представления в центре. Программы колонизации (которую даже начали осуществлять ровно в тот момент, когда белые опять перешли в наступление), расстрелы, угрозы и суды – все это применялось непропорционально. Вторя в чем-то Фицпатрик Холквист утверждает, что Советское государство было создано войной и отличалось от остальных государств в первую очередь тем, что перенесло практики мировой войны с фронта во внутренние дела. Когда все стали переходить к мирной жизни, пусть другой, сильно отличающейся от той, до 1914-го, у нас продолжали применять инструментарий Первой Мировой (английские концлагеря и германская госмонополия на зерно – самые очевидные примеры).
Вряд ли кого-то удивит, что ведущие фигуры красных – участников этой мрачной, чертовски мрачной эпопеи также исчезли в жерновах Большого террора, как и другие старые большевики. И Арон Френкель, и Иосиф Ходоровский, и Григорий Сокольников, и Сергей Сырцов (входивший в группу вместе с Ломинадзе, тем самым, из Магнитки ) пали, несмотря на свою ортодоксию во время Гражданской и последовательное выполнение зверских порой директив центра.
Понятно, что все это насилие стало наследием Великой войны, понятно, что оно отвечало интересам многих участников драмы, понятно, что часто оно было логичным ответом на подразумеваемые действия другой стороны конфликта. Тем не менее оно оставалось насилием, разрушительным по самой своей природе.
P.S. Холквист тоже ошибается в русских словах, что несколько подрывает его кредит доверия. Так, рассуждая о политике расказачивания, он говорит, что советская власть хотела осуществить extinction казаков и приводит в скобках термин из документа: «zamiranie». Документа в сети нет (или я не нашел), однако весьма вероятно, что в тексте было куда менее жуткое «замирение», а наш с вами иностранец перепутал оное «замирение» с «вымиранием». Так рождаются мифы.

Основной темой книги Петера Холквиста является зарождение и развитие общественных организаций в России и попытки саморепрезентации общества в целом и отдельных его групп (сословий, классов, партий) через различные выборные органы в период Первой Мировой войны, обеих революций и Гражданской войны. При этом Холквист благоразумно сосредоточился на одном регионе, выбрав Область Войска Донского - как выдающуюся по политическим (отсутствие земств и губернатора, подведомственность не МВД, а Военному министерству), экономическим (важнейший зерновой, торговый и промышленный регион) и историческим резонам (именно здесь была сформирована Добровольческая армия, да и Гражданская война по сути, началась здесь).
Можно, однако, сказать, что это - книга о судьбе донского казачества, о военных и революционных процессах, протекавших на территории Области в начале века как отображении более широких, всероссийских тенденций. Кроме того, красной нитью через всю книгу проходит история поставок продовольствия, ставшая в войну и революцию важнейшим вопросом выживания всех действующих акторов - большевиков, Временного правительства, белых. И начинает-то свою книгу Холквист именно с этого: как еще до выстрела в Сараево имперское Министерство сельского хозяйства пыталось бороться с капиталистами-спекулянтами, наживающихся на наивных и доверчивых русских крестьянах (см. книгу Коцониса Как крестьян делали отсталыми ), как во время войны удалось с помощью земств и продовольственных комитетов разрушить транспортную сеть торговцев-частников, как транспортный коллапс привел к хлебным бунтам в Петрограде (при том, что хлеба в стране было достаточно) и как следствие, к революции, как Временное правительство ввело зерновую монополию и продразверстку - в какой бы конкретный момент книги не заглянешь, почти всегда скорее всего упрешься в продовольственный вопрос, так или иначе связанный со всем, что происходило в России вообще и на Дону в частности в течение всех лет революции и Гражданской войны (автор говорит - гражданских войн).
Холквист внимательно и скрупулезно изучает то, как казаки представляли себя до войны, что изменилось с ее ходом, какова была суть конфликта казачьего населения с "иногородними", политическую борьбу на Дону, начавшуюся с революционными переменами, проблемы политической репрезентации при наличии множества альтернатив (советы, исполнительные комитеты, продовольственные комитеты, думы, казачьи круги), нарастание радикализации и перенос военных практик на собственное население, изменения в декларируемых образах врага и их влияния на массы, борьбу в большевистской партии вокруг способов решения "казачьего вопроса", постепенную гибель донского казачества как такового - фактического и воображаемого.
Автор сдержан, старательно объективен, воздерживается от вынесения каких-либо суждений, и все свои выводы и идеи базирует на большом фактическом материале - как общероссийском, так и местном, учитывая и советские исследования, и эмигрантские, в обязательном порядке сверяя их с существующими источниками - статистическими, мемуарными, документальными. Пишет Холквист увлекательно, убедительно и ровно, хотя иногда и злоупотребляя специфической терминологией исторического анализа. Время от времени он уточняет или опровергает устоявшиеся мифы (о сугубой контрреволюционности казаков, о полном игнорировании белыми вопросов массовой пропаганды) и четко прослеживает очевидную преемственность в изменениях имперских ведомств в республиканские, а их - в большевистские, причем зачастую менялись только вывески, а цели, используемые практики и даже персонал оставались теми же.
Из минусов стоит отметить авторскую манеру иногда игнорировать некоторые, важные с моей точки зрения, моменты отечественной истории, по-видимому считая их объяснение или упоминание несущественными. Например, он совершенно избегает описания серии конфликтов между руководством Добровольческой армии (Корнилов и Алексеев) и казачьим правительством Каледина, из-за чего самоубийство донского атамана выглядит нелогичным и спонтанным; или, например, нежелание Холквиста рассказывать о судьбе Учредительного Собрания, хотя немало героев книги, казачьих кадетов, было избрано в этот предпарламент. Рассказывая о 1919 годе, когда Дон несколько раз переходил из рук в руки, он иногда слишком увлекается описанием и анализом различных процессов, происходивших среди казаков и внутри большевистской партии, и забывает хотя бы вкратце обрисовать общерусский контекст войны (то ли предполагая, что читатель и так в курсе, то ли считая такое описание излишним), в результате казачьи восстания болтаются в воздухе, а Красная армия отступает перед невидимым врагом.
Однако в своей оценке книги я склонен не замечать эти недостатки, поскольку само исследование сделано на очень высоком уровне, затрагивает важные и не очень хорошо изученные вопросы самомобилизации общества в ограниченных рамках автократии, самоидентификации и репрезентации (политической, социальной, классовой) значительных общественных групп в условиях гражданской войны и влияния этих процессов на политику.

The Don Territory came to play an exaggerated role in the civil wars more because of long-standing stereotypes about Cossacks than because of actual Cossack behavior.

Red political violence did not cause White violence, or vice versa. Rather, they were twin strands, inextricably intertwined, emerging out of the 1914-1921 maelstrom of war, revolution, and civil wars.





