Кати в Америке

Уолден, или Жизнь в лесу» — одна из моих любимых книг. Потому что я — существо слабое и Генри Дэвид Торо необходим мне для моральной поддержки. Предположим, я хотела бы иметь шубу или что-нибудь в этом роде, но не настолько, чтобы тупо думать: «Счастлив тот, у кого есть шуба!» Нет, это было бы пламенное, изнуряющее, всепоглощающее страстное желание, заполняющее каждую минуту бодрствования и заставляющее всхлипывать во сне. И тогда есть лишь одно спасительное средство: припасть к стопам Генри Дэвида и стать философом, «who wants but little». Разумеется, если только у тебя нет денег на покупку шубы. Но их у тебя нет! У тебя есть лишь позорно мизерное ежемесячное жалованье и Тетушка, у которой при одном лишь намеке на то, что хорошо бы коснуться отцовского наследства — единственного, что у тебя есть, — появляются складки вокруг рта. И тогда тебе уже не до шуб. В таких случаях старине Генри Дэвиду цены нет. Он помогал мне множество раз, когда я стояла перед витринами магазина «Н.К.» и чувствовала, как из самых укромных тайников души просачивается желание — иметь. И, поборовшись некоторое время сама с собой, я, поплотнее закутавшись в плащ философа, а затем отпихнув мистера Торо в сторону, говорила:

— Ты прав, ни одному истинному философу не требуется шкура за девятьсот крои, чтобы прикрыть свою наготу!

И после этого, укрепив свои убеждения и закалившись, я шествовала дальше.

Но одно — точно. На Fifth Avenue это не помогло. Не помогло и то, что я бубнила длинные отрывки из книги «Уолден, или Жизнь в лесу». Только не перед такими витринами! Там было все, что влечет тебя к гибели. Драгоценности, меха, очаровательные платьица, духи... ну, словом, все-все!.. Нет, философом-стоиком там стать нельзя, это совершенно исключено! Но с другой стороны, стоило лишь бросить взгляд в бумажник, где так тихо и одиноко шелестели долларовые купюры, — это действовало абсолютно отрезвляюще.

Для меня настало время вернуться домой. Пора было снова вернуться к блокноту со стенографическими записями, к болтовне с девочками, к ленчам в «Норме» и к маленькому жалованью, которого должно хватать на так много всего! Пора снова вернуться в город, где у людей такие серьезные лица, и где все так прямолинейно и правильно, и где никто не разводит костры на тротуарах, и никакие конторские шефы не катаются на роликовых коньках! Я хотела домой в Стокгольм, в мой город, где сизые сумерки простираются над Риддархольмским фьордом, а вода в бухте острова Юргорден так мягко плещется о берег! Мой любимый город, который так тихо спит в светлые весенние ночи, что не смеешь громко говорить, чтобы не разбудить его!

Обращение с людьми в Чикаго определенно более свежее, непринужденное и сердечное, чем где-либо, даже в Америке.

— Did you girls enjoy your lunch? — дружелюбно спросила наша официантка, когда мы поели.

У Тетушки был несколько смущенный вид, когда ее назвали «девушкой», но она перенесла это с удивительным самообладанием. И только я хихикнула. Потом мы пошли в колоссальный универмаг Маршалла Филда, чрезвычайно знаменитый на всю Америку, Тетушка осторожно остановилась у прилавка и потрогала блузку. К ней тут же подошла маленькая, дико размалеванная Девица лет восемнадцати и услужливо спросила:

— Сап you help, honey?

Если бы дома в «Н. К.» Тетушку назвали «дорогая», она, вполне вероятно, обратилась бы в дирекцию с жалобой. Но, уже постепенно начав привыкать к диким американским обычаям, она лишь с чуть заметным упреком взглянула на продавщицу и удалилась.

Утверждают, что Чикаго — самый американский из американских городов Америки. God save America, я верю, что это так! Жить в Чикаго, должно быть, примерно то же самое, что общаться с ужасно подвижным ребенком, который каждую секунду находит выход своей энергии. Вначале это очень стимулирует, нравится, и думаешь, что никогда в жизни не встречал такого живчика. Но вскоре сидишь с ним совершенно вымотанный и мечтаешь, что наконец настанет время, когда ребенку будет пора ложиться спать.

Оглушающий, лихорадочный, кипучий хаос большого города, заполняющий до краев «The Loop» в Чикаго, думаю — единственный в мире, такого нигде не найти. Нью-Йорк по сравнению с Чикаго кажется совершенно спокойным и мирным городом. А представить себе, что сто лет назад Чикаго был маленьким городком, едва ли насчитывающим пятьдесят тысяч жителей!

Мы проехали печальные пригороды, и вскоре гигантский город оказался позади. А впереди была Америка. «Внимание, теперь мы, вероятно, увидим, как вздымаются Скалистые горы», — удовлетворенно подумала я.

Но ничего подобного. Если что и вздымалось, так это множество бензоколонок, стоянок и мотелей (практичные американцы складывают вместе два слова в одно, когда это необходимо, — motor и hotel становятся motel). Симсалябим! Пожалуй, слово «отель» было слишком шикарно для некоторых маленьких провинциальных гостиниц и примыкающих к ним туристических бунгало вдоль обочины. Но нам встречались мотели всех видов и размеров. В самом деле, быть автомобилистом в США и весело, и удобно. Где угодно и когда угодно можно получить сандвич с курятиной, или бутерброд с ветчиной, или яблочный пирог, так необходимый тебе.

В мире есть только один большой город, и это Нью-Йорк. Каким-то странным образом при виде его захватывает дух! Но это совершенно не зависит от небоскребов, по крайней мере не так уж сильно. Нет, это почти целиком зависит от людей, от всех этих семи-восьми-девяти миллионов человек, толпящихся вокруг тебя. Население Стокгольма кажется просто сельским по сравнению с вызывающей изумление галереей лиц, которые может предъявить Нью-Йорк. Вызывающей изумление — да! Однако в Нью-Йорке ничто ни у кого не вызывало изумления, только у меня и у Тетушки. Особенно у Тетушки! Не знаю, как надо выглядеть, и как быть одетым, и как вести себя, чтобы заставить коренных нью-йоркцев подпрыгнуть или вытаращить глаза от удивления!

Когда норвежский берег остался позади, я посмотрела вниз на Атлантический океан. Маленькие игрушечные кораблики терпеливо бороздили волны. Я подумала о Христофоре Колумбе, и у меня потеплело на сердце. Как он осмелился на такое! Надо же, как он на такое решился?! Столько времени преодолевать милю за милей в бескрайних водах во всей их бесконечности, да еще не ведая, что там, за горизонтом!

— Согласись, что мужчины несут в себе заряд какой-то дикой неуемности и авантюризма, — сказала я Тетушке.

— Что, кто-то собирается разводиться? — спросила она.

Я попыталась объяснить ей: я, мол, думала о Колумбе, и какое счастье для человечества, что Колумбом была не я, так как повернула бы обратно после первого же дня плавания. Страдая от морской болезни и угрызений совести, я предстала бы пред Изабеллой Испанской’ и заявила ей, что никакой Америки, по всей вероятности, не существует. И во всяком случае, лучше подождать с ее открытием до девятнадцатого века, когда упорядочится регулярное сообщение, а еще лучше — до двадцатого, когда можно будет полететь туда на самолете.

— О да, мужчины — дико неуемное, авантюрное и прекрасное племя! Почему мы, женщины, никогда не открываем новых частей света?!

— Вообще говоря, плохо быть всего-навсего женщиной, — пожаловалась я Тетушке.

Она попыталась утешить меня.

— Вспомни, — сказала она, — это мы, женщины, вдохновляли мужчин на их великие подвиги!

Тихим апрельским вечером мы с Яном гуляли вдоль северного берега озера Меларен и смотрели, как огоньки отражаются в воде. Мы дошли до самой ратуши, вздымавшей свою изумительно прекрасную башню в синее вечернее небо с плывущими вдаль апрельскими облаками.

— О! — воскликнула я. — О, как красива ратуша!

Ян согласился со мной. Согласился от всего сердца.

Потом на некоторое время воцарилась тишина. А затем он произнес:

— Вообще-то ужасно жаль, что ты не видела Empire State Building.

И тогда я сказала:

— Дорогой Ян, будь абсолютно спокоен! Я увижу Empire State Building. Примерно в четверг. Как раз в этот день лечу в Нью-Йорк.