Котлован. Ювенильное море

Это что-то небывалое, товарищи.
Душещипательная, оптимистичная и странная смесь любви, движения, заботы обо всём сущем. То и дело откладывала её, чтобы перевести дух.
Чем больше горестей случается, тем больше читатель уверяется, ради каких замечательных дел стоит жить.
Даже в очень ограниченных рамках люди пытаются получить от жизни удовольствие.
Речь персонажей грубовата, исконна, истинна – в каждом слове Платонов как бы выносит на поверхность первоначальное его значение, причины его появления, причины людских поступков. Язык этот с непривычки обезоруживает: как свободно, оказывается, с ним можно обращаться! И как ему это идёт! Речь до того точна, что порой нелепа. Хотелось бы назвать это игрой, но нет, наоборот, мы сразу чувствуем самое серьёзное и ответственное отношение автора к героям и их чувствам. Разбросав привычные слова между их новыми и старыми значениями, Платонов выдаёт совершенно особый сплав языка для описания деревни и колхоза, трупов и экскрементов.

Человек и общество мы видим как зависимые друг от друга элементы бытия, необходимые и безраздельные. Коллективизм – вот в чём соль жизни, по Платонову.
Человек и время. Будущее – вот ради чего стоит жить. Дети – вот он, смысл жизни. Пусть сейчас всё не айс, но зато как хорошо и славно будет потом! Ради будущего герой готов претерпеть все неудобства. Отсюда и отношение к детям – невозможно трепетное и солнечное. Отношение к женщине как к равному члену общества. Отношение к труду. Именно он выведет человечество на свет.
Вывод – чем яростней ратует писатель за какое-либо явление общественно-политической жизни, тем вероятней он может сделать ему антирекламу. (Справедливо, правда, порой бывает и обратное.)
Рекомендую тем, кто лучше хочет знать историю России (или будущее? Жанр-то - социальная фантастика) и тот её период, когда последний нищий, сирый и убогий мог мечтать о лучшей жизни для всех и для себя.
Книга о сверхчеловеках в ожидании фундаментального и вечного.

Хотелось бы назвать произведение антиутопией, но это достаточно похоже на суровые ранние советские годы, хоть и с каплей литературного вымысла. Тяжелая и одновременно легкая книга, она затягивает тебя своей атмосферой отчаянья и мертвости, но и пугает своим языком. Слог Платонова двоичен, он то легкий и покладистый, то тяжёлый и непонятный. Есть такие моменты в книге, когда ты задумываешься о чём-то связанном с текстом, но в любом случае понимание окружающей действительности в книге пропадёт на какое-то время. Она душит тебя, но ты держишься до конца, ибо тебя уже не отпустит испытываемая в этой книге атмосфера.
Отдельно можно выделить мотивы, диалоги и самих персонажей – от кожи до костей они пропитаны экзистенциализмом. И это даёт дорогу перечитыванию книги, ибо можно подходить по-разному к этой повести, но видеть другие детали и ощущения.
Автор писал эту книгу в то же время, когда происходили изложенные в повести события, т.е коллективизация, поднятая здесь до пика. Но и быстро спущенная вниз во многих образах и деталях. Уверен, что при повторном прочтении здесь можно найти что-то еще. Тот же котлован является циклом от начала и до конца. Люди его роют, в нём же и сгинут. Один из сильных образов в произведении – это девочка Настя, у которой нет дома. Она выступает как символ веры и надежды. В итоге она умирает, а ее тело остается замурованным в стене новостройки. Некая аллегория на режим, который только родился, но родился мертвым. Смерть здесь за каждым поворотом и в каждом человеке. Даже живой человек хочет сгинуть из-за бессмысленного жития без истины. Платонов хотел подчеркнуть события в стране, которые не имели хороших предпосылок, а лишь страшную бессмысленность. Ведь так и никакой персонаж не нашёл себя, ни истины, ни смысла жизни.

Фух, читать было тяжело! И не совсем таки интересно. Поставил ☆☆☆ только по следующей причине - при чтении рисуется картина запустения: тусклое небо, воет ветер, падает снег, зомбовитые голодные оборванные людишки со впалыми глазами монотонно долбят землю, гробы, мёрзлая почва, темнота, теснота, грязь, гробы, руины, кровь, злые дети, гробы, гробы, гробы. Картина, бросающая в дрожь. Что-то такое от Тарковского или Кафки. Не помню, когда в последний раз ощущал такую атмосферу мрака. Книга мрачная и даже страшная. Могильный холод.

Тяжело читать не только из-за тусклости, но и из-за стиля. Платонов стыкует слова, несопоставимые по лексике или грамматике. "Так не говорят" - можно охарактеризовать этот язык. "Думал в голову", "не быть он боялся", "за что ты жил?" и т.д. Эта корявость искусственная. Т.е., конечно, писатель умеет писать правильно, но специально не делает этого. На мой взгляд, это средство осуществления развёрнутой метафоры "котлован = Вавилонская башня наоборот". Не будет большой вольностью, если "котлован" заменить на "СССР". Глобальная титаническая советская стройка коммунизма так и не была закончена, если ставить главной задачей всеобщее равенство, мир во всём мире и пр. Да и не могла быть закончена. Утопия, осуществить которую можно только если абсолютно все "говорят на одном языке", т.е. согласны друг с другом и преследуют единые цели, что по определению невозможно. Поэтому герои говорят языком, непонятным читателю. Да и друг друга они, за видимым единомыслием, не понимают тоже, ибо один ищет истину, другой ищет повышение, третий ищет где потеплее, четвёртый хочет умереть, а прочие вовсе не знают чего хотят.

Никто из персонажей мне не нравится. Вощев как вошь, он формально ГГ, а вошкается туда-сюда и такой же, как все. Все, которые вечно бранятся, дерутся; и ребёнок тут выглядит отнюдь не цветком жизни, а ростком, нашпигованным идеологическими нитратами. Только что умилялся Элли из "Волшебника Изумрудного города", а теперь Настю готов был [Delete Х] за её слова. До чего же мерзок инвалид Жачев! Это тоже преднамеренный платоновский ход: детей и инвалидов принято жалеть, а тут они настоящие сволочи.

Вообще, всё это копошение с рытьём котлована для "Общепролетарского дома", а потом раскулачивание напоминают извивающихся червей в банке - выбраться нельзя, а жить надо. Или не надо. Никто не скажет. Раскулачивание стократ страшнее шолоховской "Поднятой целины": там, тянув как канат, сворачивали шею гусю, а тут кулаков просто убивают, сплавляя на плоту. И те не больно то спорят - вот страх! - а тепло прощаются и идут на заклание.
А этот медведь-молотобоец! Я его до жути боялся! Он, конечно, сюр и подогнан скорее как суконно русский символ, мол, даже зверей-богатырей гос.линия поставит на производство, но у меня он вызывал не частушечное умиление, а опаску.

У меня практически весь Платонов в резерве ("Чевенгур", повести и рассказы), и я остерегаюсь. Что, если зайдёт так же натужно? Какие произведения Андрея Платоновича Вы посоветуете, чтобы не разочароваться?
Ну а те, кому полюбилась серия книг "Ландшафтная география России", кроме "Котлована", "Ямы" (Куприн) и "Обрыва" (Гончаров), могут также приобрести новинки: "Овраг", "Буерак", "Лощина" и "Ущелье".

"Снег падал на холодную землю, собираясь остаться в зиму; мирный покров застелил на сон грядущий всю видимую землю, только вокруг хлевов снег растаял и земля была черна, потому что теплая кровь коров и овец вышла из-под огорож наружу и летние места оголились. Ликвидировав весь последний дышащий живой инвентарь, мужики стали есть говядину и всем домашним также наказывали ее кушать; говядину в то краткое время ели, как причастие, — есть никто не хотел, но надо было спрятать плоть родной убоины в свое тело и сберечь ее там от обобществления. Иные расчетливые мужики давно опухли от мясной еды и ходили тяжко, как двигающиеся сараи; других же рвало беспрерывно, но они не могли расстаться со скотиной и уничтожали ее до костей, не ожидая пользы желудка. Кто вперед успел поесть свою живность или кто отпустил ее в колхозное заключение, тот лежал в пустом гробу и жил в нем, как на тесном дворе, чувствуя огороженный покой."

Бессмысленный, неизбывно-тоскливый, умерший мир, один из тех, что может привидеться в горячечном полусне-полубреду. По ощущениям - как картины Иеронима Босха - тот же гротеск, мрачная безысходность, страх перед величием бытия и огромным пустым миром. Отдельным пунктом - язык. Сила образа, невероятность сравнений, пунктуальность описаний, и в то же время холодная отстраненность вместе с показным бесстрастием в изложении. Ближайшие "пограничные" книги - пожалуй, "Солнце мертвых" Шмелева и, естественно, "Мы" (тривиально, но так и есть).

Яма как принцип движения к солнцу, кашу слезами не испортишь, нет. (с)

Сразу оговорюсь, что читать «Котлован» очень трудное испытание. Всё должно сложится так, чтобы иметь концентрацию, упорство и возрастной период этапа жизни , к которому вы подошли открыв для себя «Котлован».

1. Для чего и кто решил копать Котлован?

Котлован в повести Платонова — это символ утопии, фундамент будущего «общепролетарского дома», где должны жить счастливые люди коммунизма. Но чем глубже копают рабочие, тем бессмысленнее становится их труд. Земля осыпается, яма превращается в могилу, а дом так и не строится.

Прораб и рабочие — слепые исполнители абстрактной идеи. Они не понимают, зачем роют, но верят, что это нужно для «светлого будущего». Их труд лишен смысла, как и сама советская утопия, которая вместо дома рождает лишь пустоту.

2. Непонятные мотивы главных героев.

Герои Платонова движимы странными, почти мистическими порывами:

- Вощев — искатель «смысла жизни», но находит лишь бессмысленный труд. Он похож на философа, бредущего в никуда, и его увольнение в начале повести — символ ненужности думающих людей в мире слепого строительства.

- Чиклин — рабочий-зомби, который копает, потому что «так надо». Его любовь к мертвой женщине и забота о Насте — попытки найти хоть каплю человеческого в бесчеловечном мире.

- Сафронов и Козлов — партийные фанатики, говорящие лозунгами. Их мотивы — не жить, а «соответствовать», даже если это ведет к гибели.

Их поступки алогичны, потому что сам мир повести — сюрреалистичен. Они не люди, а тени, блуждающие в тумане утопии.

3. Что за девочка Настя?

Настя — дитя нового мира, «будущий человек коммунизма». Но она умирает, потому что в котловане-могиле нет жизни. Её смерть — крах всей утопии.

Но есть и мистика: Настя то ли сирота, то ли призрак. Она говорит странные вещи («Не умри!»), играет с костями раскулаченных, будто чувствует, что сама — часть этой жертвенной ямы. Может, она и не живая вовсе, а лишь призрачная надежда, которая тает, как последний вздох умирающей эпохи.

Платонов пишет в стиле магического реализма, где реальность и бред сливаются. Котлован — не стройка, а ритуал, где люди роют себе могилу, веря, что строят рай.

Философия повести — в абсурде веры без смысла. Герои копают, потому что «надо», но «надо» — это призрак, фантом идеи.

И когда Настя умирает, а котлован остается пустым, становится ясно: утопия — это обман. На дне ямы — только прах тех, кто поверил в сказку.

Мотивы Чиклина в «Котловане»: слепая ярость и абсурдная забота.

Чиклин — один из самых загадочных и пугающих персонажей «Котлована». Его поступки кажутся алогичными, но в мире Платонова они обретают жуткую «логику» разрушенного сознания.

Чиклин верит, что овраг — «готовый котлован», который уже можно использовать для «дома будущего». Но овраг — это воронка, провал, природная могила. Его идея — пародия на советскую утопию: вместо строительства «рая» герои используют готовую яму, как будто смерть и есть тот самый «дом».

Он хочет «оградить детей от ветра», но сам копает им могилу. Это слепая вера в идею, которая давно превратилась в свою противоположность.

Гробы для Насти: абсурдная забота.

Чиклин покупает два гроба — один для постели, другой для игрушек. Это одновременно:
- Жест заботы (гроб как единственная «мебель» в нищем мире),
- Предчувствие смерти (Настя обречена, и её «игрушки» — это кости раскулаченных),
- Символ советской утопии, где даже детство помещено в гроб.

Гроб вместо кровати — метафора того, как благие намерения («защитить детей») оборачиваются мертвящей системой.

Бессмысленная жестокость: убийство мужика и попа.

- Убийство «мужика», снимающего одежду с мертвецов, — это не праведный гнев, а слепая агрессия. Чиклин ненавидит «паразитов», но сам живёт среди смерти. Он не может осмыслить зло, поэтому просто бьёт.
- Удар попа — жест «борьбы с религией», но поп здесь такой же жалкий и беспомощный, как все. Чиклин бьёт его не за «контрреволюцию», а потому что ярость — его единственный способ существования.

Вывод: Чиклин — автомат разрушения.

Его мотивы — смесь фанатичной веры в «дело» и животной агрессии. Он не думает, а действует, как механизм:
- «Заботится» о Насте, но готовит ей гроб,
- Копает «дом», но роет могилу,
- Убивает «врагов», но сам — часть всеобщей гибели.

В этом абсурде — вся философия Платонова: человек в тоталитарной утопии теряет человечность и становится слепым орудием смерти, даже когда хочет «спасти».

Великая стройка» без смысла.

Тогда — коммунизм, сегодня — «новый мировой порядок», «цифровой рай», «экономическое чудо».

- Люди всё так же копают, не понимая зачем. Офисные работники, фрилансеры, строители — все встроены в систему, где труд обесценен, а цель размыта.
- Котлован — это бесконечные метавёрсы, криптовалюты, гринвошинг— проекты, которые должны «спасти человечество», но чаще всего лишь имитируют движение.

Настя — последняя жертва.

Девочка, ради которой копают, но которая умирает, — это новые поколения, обречённые на жизнь в мире, который их не ждёт.
- Климатический кризис, долги, войны — взрослые говорят: «Мы строим для вас будущее!», но на деле оставляют лишь пустые гробы-ипотеки, гробы-кредитов, гробы-экокатастроф.
- Дети, играющие в тиктоках на фоне апокалипсиса — прямая параллель с Настей, которая веселится среди костей.

Котлован как экологическая катастрофа.

- Выжженная земля, вырубленные леса, высохшие реки — это и есть тот самый котлован, который роют «для прогресса».
- Люди будущего (как Настя) не смогут жить в этой яме, но копать не перестанут.

Платонов показал, что утопия — это всегда котлован: чем глубже копаешь, тем очевиднее, что это могила.

Сегодня мы снова живём в эпоху «великих строек» — но если присмотреться, мы просто роем.
- Беспилотники, ИИ, колонизация Марса — новые «общепролетарские дома».
- Кризисы, пандемии, войны — наш «овраг», который выдают за «фундамент».

«Котлован» — это зеркало, в котором мы видим себя: не строителей будущего, а землекопов на краю пропасти.

Финал остаётся открытым...

• Не буду, - согласно ответил лежачий и замер, счастливый, что угодил власти".

  Жуткая книга, сквозящая безнадегой, отчаянием, смертью, после прочтения которой погружаешься в странное тошнотворное состояние, так хочется забиться куда-нибудь и притвориться, что не существуешь. Но несмотря на чудовищность описываемого в повести бытия, эту душераздирающую книгу необходимо прочитать каждому.

  «Котлован» - антиутопическое произведение, рассказывающее об огромной стройке общего для всех пролетариев дома, идеального для трудящихся. Это произведение о людях-куклах, разучившихся чувствовать, которым более «некуда жить». В повести царит эпоха коллективизации, раскулачивания, пятилеток, антивещизма и всепоглощающего страха, эпоха уничижения ненужных, несоответствующих стандарту, людей, лишенных всего, обезличенных, обреченных, существующих по инерции.

Дальше...

А те, кому повезло выжить - лишь винтики в механизме, работающем в аду ради будущего рая. Они осознают свою жертвенность. По сути, они - обреченный стройматериал в стране, превратившейся в трудовой лагерь. При этом все прочие, не вписывающиеся в систему, подлежат ликвидации.

Только вот спасение становится синонимом смерти, гибели… Показательно и то, что центральный символ романа – гроб, в котором живут, спят, ищут гармонию и истину, а главное - надежду...

"Пейзаж пролетарского счастья". Художник Владимир Мишура

Есть один город на карте. Такой себе, город как город. Как сотни других городов, по улицам которых бродят гордо несущие в себе "благостное" наследие 90-х неприкаянные дети перестройки. Как и везде, с некоторой периодичностью здесь моется асфальт перед приездом сильных мира сего, кое-где вдруг вырастает забор, а некоторые дома предусмотрительно закрываются тряпочками. Но если повезет, город удостоится своего собственного, и не какого-нибудь там, а самого культурного и значимого события, проходящего в нем вот уже несколько лет кряду. Оказывается, Международный Платоновский фестиваль искусств проходит в Воронеже с 2011 года. Проходит он не просто так, но с целью утвердить город в «качестве одного из лидеров российской культуры». А это вам не семки щелкать, товарищи. Утвердил или нет, судить не берусь. Однако памятник Платонову отреставрировали, а заодно и облагородили прилегающую к нему территорию. Лично мне польза очевидна, потому как это территория вокруг нашего учебного корпуса. И не случись сего масштабного проекта, так бы и прозябали мы, неокультуренные. Зато теперича и глаз радуется, и Платонов не забыт. Так сказать, двойной профит. То было раньше, когда, вечно спеша на учебу и вечно на нее опаздывая, каждый раз я проносилась мимо мужской фигуры в развевающемся от ветра пальто, бросив на нее лишь мимолетный взгляд. А сейчас вот захотелось остановиться и изучить ее как подобает, рассматривая долго и обстоятельно.

Так, Платонов открывался для меня не с первого взгляда. Но с каждым последующим выходило все лучше и лучше. При перечитывании, спустя какое-то время цепляясь за любопытно выделенные очертания строк, я стала замечать, что текст его – словно потайная комната, за стенами которой обнаруживается диковинный лингвистический лес. Особенное обращение со словом, искусная языковая игра, свойственные только ему одному и никому иному. Во всяком случае, так сходу и не припомнишь кого-то рядом стоящего. Вчитываясь в него повторно, я перестала царапаться о язык. Ну а смысловой багаж ничуть не полегчал, и так же неимоверно оттягивает руки, как прежде. Тут выявляется преимущество художественной литературы перед учебниками истории. И состоит оно в том, что писатель дает подробности, в мелочах выражая главное. Он берет на себя смелость идти против ветра, правдиво изображая особо выдающиеся, не стареющие с годами черты на лице русской ментальности. Не важно, при князьях то или при царях, при вождях или президентах, одна из таких основополагающих черт может быть редуцирована к простой с виду формуле «терпели-терпим-и еще столько же вытерпим». За компанию, по привычке или же во имя чего-то – это тоже неважно. Разница конечно есть, но особой роли она не играет. По итогу результат один, и даже обязующееся быть благородным и оптимистичным «во имя» так и останется всего-навсего прекрасным мифом о «золотом веке». Здесь нарратив терпения как особый модус бытия, множественно повторяющийся в жизни и в тексте, ее воспроизводящем:

При этом, обязательно находится такой Вощев, который существует параллельно как человек исканий, и своим вопрошанием только усугубляет впечатление от всемирной тоски и невзрачности жизни. Все, что должно в этой жизни – механически делать общее дело. Делать его не задумываясь, ведь можно «коснуться смысла печально текущим чувством или нечаянно догадаться о нем». И тогда открывается пустота, какая-то вековая усталость во всем. Грустная и унылая. Даже поле, и то скучно лежит. А основание котлована зияет как огромная прожорливая пасть вечно строящегося и так никогда и не достроенного мира. Остается ждать той минуты, когда зазвонит колокол, возвещая об «искуплении томительности жизни, о прекращении вечности времени». Ждать еще нескончаемо долго…

И все-таки иногда мне нравится думать... утешать себя мыслью, что… Есть один город на карте. И есть в этом городе я. И был в этом же городе он. Когда-то вошел, слегка и совсем ненавязчиво выделил контуры оного, тонкими линиями своего имени обозначил его, и, преобразив, куда-то дальше (кажется, в направлении Москвы) стремительно пошел.

Небольшая книжечка, которую я мурыжила несколько дней и никак не могла себя заставить ее дочитать.
И ни для кого не станет откровением причина - это совершенно дикий язык повествования. Пока читаешь "Котлован" - мозг должен быть постоянно в активном состоянии, он должен обрабатывать буквально каждое напечатанное в книге слово, иначе все. Не вникая читать не получится. И вот ты читаешь и читаешь, и буквально вдалбливаешь каждое слово в свою и так измученную жарой голову, и думаешь: "Пожалуйста, скорее бы оно закончилось уже". Это прямо пытка какая-то, а не чтение.
Я прекрасно вижу то, что хотел донести автор. Ну, мне так кажется, по крайней мере. И, наверное, это излишне выпяченное костноязычие (назову это так, ибо совершенно не знаю, как назвать иначе) является уместным литературным приемом, ибо и люди там все как один, поникающие под навесом в недоумении своей дальнейшей жизни (использую почти цитату от автора, ибо конечно было бы красиво сейчас таким макаром поговорить от себя, но мой ум может только печально думать и не более того), и жизнь у них бессмысленная и страшная, и сами они какие-то бессмысленные (или слишком смысленные), чтобы жить, и дети там покореженные, и медведи какие-то медведистые, а вот финал символичный, наверное, хорошая точка получилась.
Короче, моя оценка сложилась потому, что мне не удалось постичь все то, что смог надумать автор. Для меня это было сложно. И сейчас, наверное, внезапно, но оставлю эту книжку на пару лет лежать на полочке, а потом к ней вернусь. А пока вот такая оценка и такой результат. Было тяжело, странно и беспросветно. А может быть, так и было задумано?

В этот котлован можно всю Землю закопать и ещё место останется...

Совершенно необычная книга, ни на что не похожая, хотя внешне - по игре со словами - есть что-то общее со всей советской литературой 1920-х. Но внутренне - совсем не то и не так. Никакого бодрячества и увлечения народных масс к строительству социализма. Вовсе даже наоборот: Платонов призывает остановиться и подумать - а верной ли дорогой идём, товарищи? А точно ли социализм - это то, что мы видим вокруг себя? А не умер ли он? А не закопали ли мы его собственными руками в буйном строительском порыве - сметя напрочь всё, что было нажито предыдущими поколениями.

Что удивительно - так это то, что Платонов принял революцию 1917 г. Не знаю, насколько искренне. Или же к концу 20-х годов он стал понимать, что страна свернула не туда? И не побоялся высказать это? Строительство котлована - это как образ тогдашнего развития промышленности - кровью, потом, костями, вытравив из людей всё человеческое, сделав их винтиками машины, заставляя забыть о личном и прославляя слияние с коллективом.

А обобществленные сознательные лошади, живущие совершенно самостоятельно на хоздворе и вообще весь тот "колхоз" - со списками, раскулачиванием и выработкой вещества классовой сознательности - это, понятно, образ тогдашней деревни. Страшный до омерзения, но передать словами это невозможно, надо читать (медленно и вникательно).

Маленькая девочка Настя, дочка умершей "бывшей" (т.е. буржуйки, завещавшей дочери перед смертью - никому не говори, кто твоя мать, а то и тебе не жить), стала олицетворением будущего всехнего счастья для строителей котлована (социализма/коммунизма). И ее смерть стала страшным потрясением для них - символом крушения их надежд.

В романе вообще очень много символизма и пластов смысла, все невозможно перебрать в рамках отзыва. Просто удивительно, как в таком небольшом по объему произведении можно было уместить такой концентрат смыслов.

Книга читается очень тяжело, этот небольшой объём я читала почти неделю. Ещё сложнее осмыслить прочитанное, понять, что же "хотел сказать автор". Понятно только, что очень много и в очень глобальном масштабе - речь идёт вовсе не только о Советском Союзе. Такие котлованы роются по всей планете - и что с этим делать, хз. Платонов ответа не находит, но вопросы задаёт на подумать. Но когда думаешь, хочется взять билет Земля-куда угодно...

Впечатление от книги тяжёлое, мрачное. Беспросветная вселенская тоска. В плохом состоянии души это читать нельзя (совет тем, кто думает ее почитать).