Филиал. Записки ведущего

Наедине с Тасей я проклинал ее друзей. Встречаясь с ними, был подчеркнуто любезен. Давно замечено: что-то принуждает мужчину быть особенно деликатным с воображаемыми любовниками его жены.

"Что все это значит? Кто я и откуда? Ради чего здесь нахожусь?"

В марте Панаев скончался от рака.
В моем архиве есть семь писем от него. Вернее, семь открыток. Две из них содержат какие-то просьбы. В пяти других говорится одно и то же. А именно: «С похмелья я могу перечитывать лишь Бунина и Вас».
Когда Панаев умер, в некрологе было сказано:
«В нелегкие минуты жизни он перечитывал русскую классику. Главным образом — Бунина…»

Когда человека бросают одного и при этом называют самым любимым, делается тошно. И все-таки я спросил:
– Могу я встретить тебя ночью и проводить домой?
– Нет, – сказала Тася, – позвони мне завтра утром. Позвонишь?
– Хорошо.
– Скажи – клянусь, что позвоню.
– Клянусь.
Тася продолжала говорить. Однако я запомнил только слово – "нет ". Все попытки уравновесить его другими словами казались оскорбительной и главное – безнадежной затеей.

— Знаешь, что главное в жизни? Главное то, что жизнь одна.

А что, если ощущение счастья неминуемо включает предчувствие беды?

Все мы знаем, что такое боль невысказанных слов.

"В результате безоблачно ясное неведение сменилось искусительным тревожным полузнанием."

Что-то меня раздражало в их поведении. Я вспомнил, как лет пятнадцать назад заболел мой отец. Меня отправили за кислородной подушкой. Я шел и плакал. Затем повстречал учителя тригонометрии Буткиса.
– Не переживай, – сказал мне Буткис, – врачи частенько ошибаются. Все будет хорошо.
С тех пор я его ненавидел. Врачи не ошибаются. Родители болеют и умирают.

Час в нью-йоркском сабвее. Ежедневная психологическая гимнастика. Школа выдержки, юмора, демократии и гуманизма. Что-то вроде Ноева ковчега…