Череп под кожей

Нация, которая не помнит павших героев, быстро становится недостойной того, чтобы за нее умирали.

Они и ее отец безоговорочно верили в равенство мужчин и женщин, не трудясь овладеть простейшими бытовыми навыками, которые могли бы сделать это равенство явью.

«Дань уважения надлежит отдавать живым; мертвым мы должны только правду». Это Вольтер, не так ли?

Любопытно, подумала Корделия, как смерть заменила секс в качестве явления, о котором не принято говорить: она отрицается в принципе, наступает исключительно в интимной обстановке, за задернутыми занавесками на больничной койке, и завершается скромным, исполненным смущения и горя трауром. Здесь следует отметить, что взгляды сестер монастыря Святого Младенца на смерть были четко определены и позитивом не отличались, но по крайней мере не считали ее дурным тоном.

Полгода, в течение которых она готовила еду для его товарищей, ходила для них за покупками, передавала записки, иногда с риском для себя, искала жилье, успокаивала арендодателей и владельцев магазинов, шила – опять же для его товарищей. Они и ее отец безоговорочно верили в равенство мужчин и женщин, не трудясь овладеть простейшими бытовыми навыками, которые могли бы сделать это равенство явью.

…еще не достиг того возраста, когда мужчины начинают верить в жалкую старую сказку о том, что молодые девушки считают их физически привлекательными. Что еще они могут, эти немощные простофили, думал он, кроме как покупать молодость и секс в обмен на деньги, власть и престиж?

Видимо, только богатые и успешные могут позволить себе поддаваться нелепому страху смерти. Большинство других людей тратят силы на то, чтобы справиться с жизнью.

Он выбрал фотографию тучного джентльмена с цепью мэра, который смотрел в сторону с похотливым сладострастием, предполагавшим, что официальный банкет превзошел все его ожидания, и аккуратно расположил рядом фотографию щедро наделенной природой и почти раздетой купальщицы, так что казалось, будто он смотрит прямо в ее декольте.

Корделия подумала, что перед ней человек, который действительно любит свою работу.

В голосе Мунтера даже по телефону явно слышалось неодобрение, как и тщательно контролируемая ирония. Он безошибочно определял, как далеко может зайти, и поскольку его завуалированное негодование никогда не обрушивалось на работодателя, Горриндж потакал ему. Человек, особенно слуга, имел право на проявление строптивости в ознаменование уважения к самому себе.