Моя жизнь в лесу и дома

У жителей заповедника существовала традиция, оставшаяся от предков; перед доением подать коровке кусочек подсоленного ржаною хлеба или сыпнуть в ясли горсть-другую овса. Вот коровки и знали своё время, выпрашивали у хозяйки перед дойкой своей подачки. Дом, тёплая печка, сытный ужин, жена, дети... Воображение рисовало картины одну краше другой, и я решился на геройство. Усердно вымешивая снег, насквозь промокший до самой шеи, в абсолютной темноте, заполнившей лес, я, бросив лыжи, выгребался к дому, прилагая для этого все силы, на которые только был способен. Останавливался, задохнувшись от напряжения, сидел, охлаждая разгорячённое тело прилипавшей к спине мокрой одеждой и хлюпавшей в обуви водой. Потом поднимался и полз вперёд, понимая, что теперь уже у меня нет никакой возможности, нет и сил для того, чтобы организовать ночёвку в лесу, и шансов выжить до утра без огня, даже при моём завидном здоровье, тоже нет.

От напряжения сердце колотилось где-то у самого горла, ноги и руки дрожали мелкой дрожью, живот подвело, во рту слюна пересохла, превратилась в горькую, клейкую корку... Я выбрался на спасительную лежнёвку, полежал, прижавшись к широким доскам старого настила, и ясно осознал, что это не победа. Это было поражение, поражение человека, имевшего уже большой опыт проживания в лесу, в одиночестве. Подвела животная тяга общения с себе подобными, со «своей стаей». Ни радости, ни разочарования. Запомнилось только тулое безразличие ко всему вокруг и острая, как иголка, мысль: вот так и погибают люди, потерявшие способность нормально оценить обстановку и использовать её в соответствии со своими возможностями. Пришёл домой. Сел на пороге. Я не мог разговаривать: пропал голос, не было никаких сил и желания шевелиться, и встретившая меня вначале шутливым замечанием жена забеспокоилась, засуетилась, помогая стаскивать истекающие сыростью одежду и обувь.

С Матросом мы быстро сдружились, чему я был бесконечно рад. У меня для него в кармане всегда находился кусочек сахара-рафинада, который мерин аккуратно брал с ладони теплыми губами и начинал жевать, хрумкал, пришлепывал губами и пускал длинную, тягучую слюну. От явного глубокого удовольствия, которое он при этом испытывал, физиономия его неизменно преображалась. Выразительные в обычное время, умные, карего цвета глаза принимали бездумное выражение, округлялись, веки приподнимались, оставляя белки глаз чуть-чуть навыкате. морда вытягивалась, живые, очень подвижные в обычное время уши подавались чуть вперед, мягко провисали по сторонам головы, да так и оставались безвольно висеть, едва заметно вздрагивая при каждом жевке мелко и часто двигавшейся нижней челюсти. Для меня было особым удовольствием наблюдать за мерином в эти минуты его чревоугодного счастья.

С самого моего детства я воспринимал Кавказ как чудную страну на земле, с горами и лесами, заселенными грациозными и сильными животными: козлами и сернами, скачущими по скалам, волками и медведями, выступающими властителями и "пастухами" у копытных, гордыми орлами, облетающими и осматривающими свои владения и пронзительной высоты небес, с особыми людьми – горцами, мужественными и ловкими, рачительно использовавшими природные богатства и возможности своей страны. Чем выше я поднимался в горы, тем всё яснее, всё отчетливее понимал, что попал в совсем чужую для меня страну. И сам я здесь тоже чужой. даже не гость, а пришелец, которого горы встретили настороженно, затаились и спрятали от него свою вековую истину сопричастности живительной силы земли с лесом. С лесом и населяющими лес существами, с самим воздухом, накрывшим благодатным одеялом эти горы. На третий день своего путешествия я был уже уверен в том, что зашел сюда чужаком. Природа Кавказа прикрылась от меня невидимым плащом, сквозь который нигде не проступала та правда и тайна, которые держит в веках на крутых спинах горных хребтов лес во всём великом многообразии сосуществования растений и животных. Сибирская тайга за четыре коротких год наложила на меня свой властный отпечаток, завладела сознанием и телом, вошла в саму кровь и плоть и никак не хочет отпускать на чужбину.

Когда я подошел к болоту, передо мной открылась весьма неожиданная картина: на болоте собирала клюкву моя жена, метрах в десяти от неё стояло прислоненное к сосенке ружье, а метрах в семидесяти впереди неё, ближе к противоположному краю болота, кормился клюквой медведь вполне приличных размеров! Медведь, по-видимому, услышал, как я подходил, и резво убежал с болота в лес. Я подошел к жене и спросил, почему она не стреляла. Ответ последовал вполне логичный: "Так он ко мне близко не подходил, зачем же его пугать?" Оказывается, они с медведем вполне мирно "работали" на болоте около получала, занимаясь каждый своим делом.

Табак в избушке давно кончился, но я еще кое-как пробавлялся окурками, завалявшимися за нары в разных углах. Полез под нары, высвечивая свечкой усыпанный хвоей и мелким мусором тёсаный накатник пола, заглядывал во все трещины, но тщетно: всё, что можно было выбрать из этого мусорного склада, я уже выбрал. В памяти навязчиво билась мысль о том, что я поступил очень опрометчиво, не собрав рассыпанный на снегу табак, который вполне мог бы мне служить еще не один день. Ведь его нужно было всего только высушить, а рассыпан он был довольно толстым слоем... Теперь это богатство засыпал снег. Ползал под нарами и ругал себя за промашку, как только мог. И в какой-то момент вдруг осознал, что представляю собой опустившегося, безвольного раба грязного окурка, готов поклоняться ему ради особого, сладкого раздражения своих легких, удовольствия, которое отнимает и здоровье, и саму возможность нормально мыслить. оставаться гордым человеком.

Надо бросить курить! Раз и навсегда. И бросил, оставшись верным этому решению на всю последующую жизнь. Помнится, что через месяц после этого я почувствовал прилив энергии, ощущение яркой бодрости, чему и радовался, и удивлялся одновременно. Но курение – занятие жестокое. Шесть долгих лет я не однажды "закуривал" во сне, сладко затягивался крепким табаком и... просыпался в страхе.

Дикая природа - суровая мать по отношению к своим детям, но справедливая: слабые погибают, сильные выживают, передавая свои лучшие приспособления к выживанию на воле следующим поколениям. Короткую, яркую, насыщенную разноликими событиями дикую свободу, в которой трагедия близко граничит со счастьем, а само выживание бывает отделено тоненькой чёрточкой от смерти, звери никогда по своей воле не променяют на обеспеченное прозябание у человека в неволе. Лучшее, гуманное отношение человека к окружающему его миру дикой природы, к диким животым - не вмешиваться в их жизнь, не навязывать своих правил, не лишать свободы, право на которую изначально имеет каждое живое существо на земле.

По окончании работы экспедиции был организован скромный праздник, посвященный Дню археолога. На праздник пригласили меня с женой, что оказалось приятным сюрпризом, так как только с отдельными участниками экспедиции, торопецкими краеведами, мы были едва знакомы. Вечер мы провели в замечательной компании интеллигентов, в которой существовала особая социальная атмосфера чистой, открытой свободы! Я вначале никак не мог понять, отчего в этой компании людей, маститых учёных с мировым именем, проявляется поведение, которое можно сравнить с поведением подростков, удравших из-под строгого надзора взрослых. А потом догадался - свобода! Свобода от многотрудных обязанностей, от необходимости выполнять выработанные в обществе правила этикета, подгоняющие всех под одно, усреднённое общение, у которого нет своего лица, где индивидуальность может быть наказуема. Здесь, в лесу, у озера, можно было оставаться самим собой, по-детски наивным, свободным от всех общественных обязательств. В тот вечер зародилось да так и осталось жить во мне : чувство сопричастности с этими людьми, с их миром. Философы и историки, литераторы и поэты, географы и краеведы здесь были едины в своём понимании существа дикой природы, вековой культуры человека и течения своего, отпущенного каждому из нас Господом времени.

Промысловая охота – суровая профессия. Излишние "нежности" в обществе промысловиков отнюдь не вызывают одобрения. Но каждый настоящий охотник, соприкасаясь в тайге с реальной действительностью, по-детски верит в чудесные превращения этой действительности в необычайные явления и образы, с душевным трепетом ожидает с ними встречи и в то же время страшится своих желаний. Таёжные охотники, романтики и фантазеры, занимаясь повседневно суровой мужской работой, уходили в тайгу за черемшой и за своей свободой, которую отбирала у них зависимость от общества.