Число неизреченного

Составители данной книги сделали очень хорошую вещь — первую половину выделили на достаточно подробную биографию Николая Макаровича Олейникова. И надо сказать, что ознакомление с этой биографией добавило мне очень много в понимании его творчества. Без знаний, без того понимания его личности, кое я почерпнул из пространного биографического очерка, я абсолютно не уверен, что сумел бы считать всю гамму его произведений. Впрочем, я и сейчас не сумел, но положительный выхлоп был явно больше.

Николай Макарович тот самый поэт, биография и интересы которого отражаются, как в капле воды, в его творчестве. Это видно и по задору ранних «пропагандистских» произведений для детей, вроде Боевых дней и Танки и санки. Это и его вполне себе постельно-эротическая поэзия: давненько я не видел столь большую кастрюлю эякулята, вылитую в поэтические тексты (здесь, конечно, лидером всегда будет наше всё Александр Сергеевич, для которого сексуально-эротический стимул был главной движущей силой, и смерть которого совпала с физиологическим угасанием данного стимула). Авторы, как назло, еще и собрали все эти произведения подряд, и вычитывать бесконечные обращения к той либо иной даме (Полюбите меня, а не Шварца) становится даже как-то неудобно — будто ты лезешь в чужой разговор, плавно превращающийся в «животное с двумя спинами» (Рабле). Это и его «насекомная» часть творчества — воспитанный в явно авторитарной семье, и вырвавшийся из-под опеки отца, автор до конца своих дней пронес это понимание «жизни насекомого», явно видя насекомым себя, рядом с гигантской фигурой своего отца (Зигмунд Яковлевич здесь бы обязательно вставил, что главный инструмент доминирования отца над ребенком, это понимание несопоставимости размеров их пенисов). В общем, всё творчество Николая Макарович замешано очень круто, ну а биографические перипетии обязательно сказывались и на литературу.

Как ни странно, мне фигура редактора-Олейникова показалась даже более масштабной и интересной, чем поэта-Олейникова. Да, конечно, в отечественной традиции не принято считать редактуру чем-то значимым, и пусть великие поэты и писатели прошлого, Пушкин или Некрасов, спокойно трудились редакторами — советский подход превратил редактора в скорее какого-то сексота и представителя авторитарного худсовета. Но именно редакторские прозрения Олейникова, обыгрывание на контрасте с современной повесткой, становятся просто прорывными — истории Макара Свирепого есть полноценные комиксы, только сделанные в 1930 году. Американские комиксы до Америки, издаются в Чиже и Еже в 30 годы ХХ века.

К сожалению, как и многие писатели, выросшие на крепких ветрах свободы 20-х, в 30-е годы он не смог адаптироваться. Сначала небольшие проколы, потом проколы побольше — выжить в штормах 30-х могли только самые хитрые и понимающие, что и как происходит в данной стране. Особняком представляется фигура Маршака, который заручившись высочайшей поддержкой был абсолютно неприкасаемым — в биографии упоминается, что трясли всех, входивших в окружение Маршака (где были и обэриуты в свое время), явно чтоб получить компромат на Самуила Яковлевича, и даже наверняка его получили — но сыграть смогли только против самих себя. Ну а в 1942, после Сталинской премии (их у Маршака было 4 штуки), стало понятно, что не вырос революционный наган у НКВД против Самуила Яковлевича.

Николай Макарович не был фигурой равной Маршаку или Михалкову — ни по высоте полета, ни по административному и аппаратному весу, ни по чутью и сметке ни, будем честны, даже по таланту. Да, Олейников значимая фигура отечественного модерна, но, когда ты ставишь редакторскую квалификацию человека выше его поэтической — это приговор для поэта. Пушкин, шикарный редактор журнала Современник — звучит? Другое дело, что в его биографии отражается вся трагедия поэта, который просто не смог перестроиться под новые реалии. И дело даже не в отсутствии желания — напускной гонор у тогда уже не слишком молодых представителей творческой интеллигенции, конечно, был — но и обтекали, и оправдывались от нападок в печати, и признавали свои произведения неудачными, и просили прощения, и обещали исправиться — просто оказалось уже слишком поздно. Любая крупная систематическая чистка должна была от них избавиться — именно этим путем прошли и Олейников, и Хармс, и Введенский, и Заболоцкий, и Габбе. Были те, кто четче понимал, куда ветер дует — они отделались кто легким, кто не очень, но все-таки испугом — Бианки, Шварц, Житков (хотя последнему перспективы явно не нравились, возможно именно испуг 37 и спровоцировал онкологию 38-го года).

Что касается самого творчества, то здесь все сложнее. Хоть Олейников и считал ровней себе только Введенского, будем честны — для поэтов не всегда характерно трезво себя оценивать. Как минимум, я бы поставил и поэтическое дарование Заболоцкого выше. Авторы книги повставляли лингв-семантические разборы некоторых произведений Олейникова, в результате чего там становятся видны просто какие-то трехуровневые смыслы, но, честно говоря, я этим авторам не сильно поверил — слишком ощутимо здесь это «по приколу» от автора. Да, Олейников явно чувствовал слово именно так, но совершенно точно не конструировал свои произведение с упорством заслуженного архитектора.

Что сказать, яркая и талантливая фигура, которой (о ужас) досталось жить в сложное время — будто всем остальным фигурам, типа Лермонтова, Пушкина, Достоевского или Державина досталось время простое. Увы, время это было более кровожадным, и Олейников закончил именно там, где закончил — с приговором тройки и последующей реабилитацией посмертно. Мог ли выскочить? Естественно мог, но явно или не понимал опасности, пока не стало слишком поздно, или не хотел понимать. Хотя в 1936 году в его произведениях уже чувствуется горечь и страх приближающегося конца. Время пошло другое, и хиханьки-хаханьки стали совсем не к месту — в конце концов грамотные писатели должны были рассмотреть момент, когда Двенадцать стульев из сатирического произведение стал чуть ли не клеветой на советскую власть. Игнорировать подобные сигналы было чистым самоубийством.

А поэт был хороший. Не гениальный, но хороший.

Это не одна книга, это три книги под одной обложкой, каждая из которых в теории могла бы быть напечатана отдельно, но на практике - только так, в одном переплете со всеми остальными.
Первая - очень длинный очерк о жизни Николая Олейникова, перетекающий в анализ его творчества. Лекманов и Свердлов, видимо, решили не ждать, пока представится шанс издать отдельно биографию и отдельно филологическую монографию, и скрестили их настолько полно, насколько можно: то есть сочетается все тяжеловато, но зато портрет человека и его творчества на фоне эпохи получился объемным и убедительным (и страшновато-притягательным, честно говоря, очень уж непростым человеком был Николай Макарыч).
Вторая - собственно собрание стихотворений Олейникова - удивительно маленькое, хочется даже назвать его скудным - пока не понимаешь, сколько шедевров в этой горке ернических подколок и экспромтов; автор хоть одного стихотворения уровня "Таракана" или элегии на смерть блохи мадам Петровой гарантировал бы себе место в антологиях, а у Н.М. таких жемчужин на нескольких человек.
Третья - его проза для детей, собранная из бахмутовского журнала, "Чижа" и т.д. Шансов на отдельное издание у нее уже нет - это типичная советская литература для маленьких строителей коммунизма, хорошо скомпонованная, динамичная, но без намека на литературную ценность. Читать ее можно только из филологического интереса или упрямства.

Не только превосходно составленное и откомментированное собрание сочинений одного из главных поэтов своего поколения (а какое поколение: Хармс, Введенский, Шварц, Заболоцкий, Маршак), но и его подробная биография. Небольшой, на две сотни страниц очерк Лекманова и Свердлова поражают сильнее иного более объёмного кирпича: это и биография, и литературоведческое исследование, и портрет эпохи. Однозначного портрета героя здесь не ищите, он ускользает от биографов так же, как ускользал от ближайший друзей: жестокость и энтомологический цинизм отцеубийцы в нём соседствуют с непробиваемой порядочностью (многие ли смогли в тридцать седьмом под пытками не сдать никого? А он смог, сгубил себя, а друзей защитил); измены — с искренней и безукоризненной любовью.

Чем больше выходит таких исследований, тем больше кажется, что не декадентские десятые и двадцатые, а весёлые и страшные, безрассудные и макабрические тридцатые были истинным серебряным веком русской поэзии.

Уж извините, что начну с себя. Но я никогда не ставлю оценку "с учетом заслуг". Только с учетом того, какое впечатление произвело на меня произведение искусства, книга или кино. Но тут впервые в жизни я делаю исключение! Потому что авторами работы /автор тут не только Олейников, как указано/ проделана гигантская работа. И хотя все вот это занудство не для меня, весь это разбор каждой строфы, каждого шага: кто что сказал и кто как ответил. Но! Тут просто рука не поднимается поставить 3 согласно моему впечатлению, изменяю принципам и ставлю 4)

Нужная и качественно изданная книга важного поэта. Поданное как будто бы не в академическом русле, издание на самом деле академическое: одна только статья, предшествующая собственно самим стихам поэта, занимает более двух сотен страниц. Литературоведческая "нагрузка" кому-то может показаться лишней (хотя сомнительно, что таковые найдутся), тогда любителю поэзии ничего не помешает сразу погрузиться в стихи поэта.
Обещают дополненное и исправленное издание; что ж, хорошего должно быть много и небольшими порциями.

Сборник творений Олейникова единой серии ОГИ, посвященной ОБЭРИУ - издание крупное, важное, но противоречивое.

С одной стороны перед нами со вкусом оформленная, хорошо иллюстрированная книга. Выглядит в духе 30-ых, очень приятный шрифт, все сквозит эдакой интеллектуальностью и интеллигентностью исполнения, чего очень хватает даже "академическим проектам". С другой - гигантская, исполинская вступительная статья, не снившаяся редколлегии "Литературных памятников". В ней и заключается все противоречие книги. Дело в том, что задача популярного издания заключается скорее в ненавязчивом знакомстве читателя с автором и эпохой, нежели в резком погружении в водоворот событий и литературоведческих изысканий. Для любителей подобного - несомненный плюс. Прочих отпугнет. Впрочем, не думаю, что томик Олейникова будет покупать человек, мало знакомый с тем, что такое ОБЭРИУ и русский авангард 30-ых.

Когда-то творчество Введенского, Хармса, Олейникова было чем-то сродни пугающей потаенной литературы, манившей далеким светом открытия чего-то истинного, свежего, настоящего. С изданиями ОГИ все это стало вполне осязаемым, но не менее таинственным. Даже 200-страничные вступительные статьи не смогут лишить творчество и личность Олейникова (да и других ОБЭРИУтов) подобного ореола.