Ваша оценкаВ однотомник избранных произведений В.В.Вересаева (1867 - 1945) вошли повести "Без дороги", "На повороте", "К жизни", по словам автора, "отражающие душевную жизнь "хорошей" русской интеллигенции" на рубеже 19 - 20 веков, и рассказы.
Жанры
Рейтинг LiveLib
4,3
10 оценок
- 550%
- 430%
- 320%
- 20%
- 10%
Ваша оценкаПрочитали 12Хотят прочитать 19
Рецензии
Аноним8 ноября 2022 г."Время тяжелое, глухое и сумрачное"
...все теперешнее поколение переживает то же, что я: у него ничего нет, – в этом его ужас и проклятие. Без дороги, без путеводной звезды, оно гибнет невидно и бесповоротно… Пусть она посмотрит на теперешнюю литературу, – разве это не литература мертвецов, от которых ничего уже нельзя ждать? Безвременье придавило всех, и напрасны отчаянные попытки выбиться из-под его властиЧитать далееГуляя по Туле, я набрела на дом-музей Викентия Викентьевича Вересаева, что определило выбор следующего автора для чтения. И чем больше я изучаю произведения данного писателя, тем больше очаровываюсь, ведь он не только выбирает сложные, неоднозначные темы, связанные с прошлым нашей страны, с поиском идей и пути для интеллигенции, но и описывает происходящее так талантливо, что проникаешься переживаниями героев, вместе с ними решаешь моральные дилеммы, чувствуешь опустошенность или, наоборот, прилив веры в людей.
В этой повести мы знакомимся с молодым врачом Дмитрием Чекановым, который ощущает потерю доверия к народническим принципам, испытывает сомнения в своих убеждениях, ведь дело происходит в начале 90-х годов ХIX века, когда наблюдался спад общественного движения, наступило повсеместное разочарование в прошлых политических идеалах и вовсю расцвели упаднические настроения.
Время тяжелое, глухое и сумрачное со всех сторон охватывало меня, и я со страхом видел, что оно посягает на самое для меня дорогое, посягает на мое миросозерцание, на всю мою душевную жизнь…
Каким чудом могло случиться, что в такой короткий срок все так изменилось? Самые светлые имена вдруг потускнели, слова самые великие стали пошлыми и смешными; на смену вчерашнему поколению явилось новое, и не верилось: неужели эти – всего только младшие братья, вчерашних. В литературе медленно, но непрерывно шло общее заворачивание фронта, и шло вовсе не во имя каких-либо новых начал, – о нет! Дело было очень ясно: это было лишь ренегатство – ренегатство общее, массовое и, что всего ужаснее, бессознательное. Литература тщательно оплевывала в прошлом все светлое и сильное, но оплевывала наивно, сама того не замечая, воображая, что поддерживает какие-то «заветы»; прежнее чистое знамя в ее руках давно уже обратилось в грязную тряпку, а она с гордостью несла эту опозоренную ею святыню и звала к ней читателя; с мертвым сердцем, без огня и без веры, говорила она что-то, чему никто не верил…
Писатель рисует портрет неравнодушного к горестям других человека, для которого уйти в работу, «наркотизироваться» ею - единственный способ сохранить себя и отчасти спрятаться от жизни, которая ставит перед ним сложные моральные вопросы. Но и работа не приносит покоя, ведь, видя тяжелое положение крестьян, сталкиваясь с явным противодействием земского начальства, ощущая свою беспомощность, герой понимает, что надо предпринимать что-то иное, чтобы исправить несправедливость окружающей действительности.
Рассказывать ли тебе, как я прожил эти три года? Я только обманывал себя «делом»; в душе все время какой-то настойчивый голос твердил, что это не то, что есть что-то гораздо более важное и необходимое; но где оно? Я потерял надежду найти. Боже мой, как это тяжело! Жить – и ничего не видеть впереди; блуждать в темноте, горько упрекать себя за то, что нет у тебя сильного ума, который бы вывел на дорогу, – как будто ты в этом виноват. А между тем идет время…
Я рассказывал о своей службе, о голоде и голодном тифе, о том, как жалко было при этом положение нас, врачей: требовалось лишь одно – кормить, получше кормить здоровых, чтоб сделать их более устойчивыми против заражения; но пособий едва хватало на то, чтоб не дать им умереть с голоду. И вот одного за другим валила страшная болезнь, а мы беспомощно стояли перед нею со своими ненужными лекарствами…
... Россию посетил голод, какого давно уже не бывало. Народ питается глиной и соломою, сотнями мрет от цинги и голодного тифа. Общество, живущее трудом этого народа, показало, как вам известно, свою полную нравственную несостоятельность. Даже при этом всенародном бедствии оно не сумело возвыситься до идеи, не сумело слиться с народом и прийти к нему на помощь, как брат к брату. Оно отделывалось пустяками, чтоб только усыпить свою совесть: танцевало в пользу умирающих, объедалось в пользу голодных, жертвовало каких-нибудь полпроцента с жалованья. Да и эти крохи оно давало народу, как подачку, и только развращало его, потому что всякая милостыня есть разврат. В настоящее время народ еще не оправился от беды, во многих губерниях вторичный неурожай, а идет новая, еще худшая беда – холера…Но что делать, куда приложить силы, где та идея, которая выведет из тьмы – герой не знает, не может объяснить он это и юной Наташе, в которой горит жажда деятельности, потребность разорвать цепи своей среды, родительского контроля.
Этою весною проект о женском медицинском институте был возвращен государственным советом; решение вопроса отодвинулось на неопределенное время. Наташа решила ехать хоть на Рождественские курсы лекарских помощниц. Но для поступления туда требуется родительское разрешение. Когда Наташа заговорила с дядей о курсах, он желчно рассмеялся и сказал, что просьба Наташи его очень удивляет: как это она, «такая самостоятельная», снисходит до просьб! Наташа возразила, что просит она у него только разрешения, содержать же себя будет сама (у нее было накоплено с уроков около трехсот рублей). Дядя отказался наотрезПервая часть повести вышла весьма поэтичной: тут и прогулки под луной, беседы у костра, свежесть росы и юных дев, все это словно пробуждение к жизни, которое так необходимо уставшему, не до конца оправившемуся после болезни Чеканову. Но даже в столь райском уголке не получается забыться, словно раскаты грома слышны отзвуки приближающейся холеры и врач принимает единственное возможное для него решение – идти в народ, спасать тех, кому он может помочь. Так же, как и на заре своей врачебной деятельности, он осознает весь риск такого поступка - не только его слабое здоровье представляет опасность, но и настроения ограниченных, озлобленных и напуганных мужиков.
Да вы, батенька, знаете ли, что такое земская служба? – говорил он, сердито сверкая на меня глазами. – Туда идти, так прежде всего здоровьем нужно запастись бычачьим: промок под дождем, попал в полынью, – выбирайся да поезжай дальше: ничего! Ветром обдует и обсушит, на постоялом дворе выпьешь водочки, – и опять здоров. А вы посмотрите на себя, что у вас за грудь: выдуете ли вы хоть две-то тысячи в спирометр? Ваше дело – клиника, лаборатория. Поедете, – в первый же год чахотку наживете
Они и не скрывают ничего, прямо говорят: если у нас холера объявится, мы всех докторов перебьем. Шутки, батюшка мой, плохие! До чего ж вам лучше? Из местных врачей в Чемеровку никто не хочет идти.
Виктор Сергеевич стал рассказывать о разразившихся на Поволжье беспорядках, где толпа, обезумев от горя и ужаса, разбивала больницы и в клочки терзала людей, шедших к ней на помощь.
Вторая часть повести посвящена всем трудностям работы врача, отсутствию профессиональных помощников, дремучести людей, которые скорее поверят в злой умысел доктора, чем в необходимость дезинфекции.
Тяжело и неприятно было на душе: как все неустроенно, неорганизованно! Нужно еще отыскать надежных людей, воспитать их, внушить им правильное понимание своих обязанностей; а дело тем временем идет через пень колоду, положиться не на кого…
Не знаю, испытывают ли это другие: все, что мы делаем, все это бесполезно и не нужно, всем этим мы лишь обманываем себя. Какая, например, польза от нашей дезинфекции? Разве не ясно, что она лишь тогда имеет смысл, когда само население глубоко верит в ее пользу?... Главное, как заставить их убедиться в пользе того, что для них делаешь? Как дезинфицировать отхожее место, если его нет и зараза беспрепятственно сеялась по всему двору и под всеми заборами улицы? А между тем видишь, что будь только со стороны жителей желание, – и дело бы шло на лад, и можно бы принести существенную пользу… Тонешь и задыхаешься в массе мелочей, с которыми ты не в состоянии ничего поделать; жаль, что не чувствуешь себя способным сказать: «Э, моя ли в том вина? Я сделал, что мог!» – и спокойно делать «что можешь». Медленно, медленно подвигается вперед все – сознание собственной пользы, доверие ко мне; медленно составляется надежный санитарный отряд, на который можно бы положиться.
Финал этой повести весьма драматичен, он словно прививка от утопических мечтаний о мудрости народа-богоносца, но, несмотря на обиду, которую испытывает герой, тут все же есть и понимание бывших крепостных, и слова о необходимости любить ближнего.
Бей его!..» И они меня били, били! Били за то, что я пришел к ним на помощь, что я нес им свои силы, свои знания, – все… Господи, господи! Что же это, – сон ли тяжелый, невероятный, или голая правда?… Не стыдно признаваться, – я и в эту минуту, когда пишу, плачу, как мальчик. Да, теперь только вижу я, как любил я народ и как мучительно горька обида от него.
Пять недель! Я в пять недель думал уничтожить то, что создавалось долгими годами. С каких это пор привыкли они встречать в нас друзей, когда видели они себе пользу от наших знаний, от всего, что ставило нас выше их? Мы всегда были им чужды и далеки, их ничто не связывало с нами. Для них мы были людьми другого мира, брезгливо сторонящимися от них и не хотящими их знать. И разве это неправда? Разве иначе была бы возможна та до ужаса глубокая пропасть, которая отделяет нас от них?
Подводя итог, это отличная малая проза, которую рекомендую всем любителям русской классики, тем читателям, которые интересуются настроениями дореволюционной России.
802,7K- Аноним13 ноября 2022 г.
Выбор пути
– Разные бывают исторические эпохи. Бывают времена, когда дела улиток и муравьев не могут быть оправданы ничем. Что поделаешь? Так складывается жизнь: либо безбоязненность полная, либо – банкрот, и иди насмарку.Читать далееДанная повесть, на мой взгляд, является продолжением Викентий Викентьевич Вересаев - Без дороги , хотя тут другие герои и сюжет ничем не связан, все же читать их вместе будет весьма логично, так как настроение автора и те идеи, которые он описал в произведении 1894 года, находят свое продолжение и в 1901 году. Переживания и разочарования действующих лиц понимаешь лучше, если предварительно знаешь историю доктора Чеканова, как безрадостно окончилась его жизнь, именно на этом примере видишь, насколько медленно идут преобразования в обществе, как много работы надо сделать, чтобы изменить сознание народа и повернуть жизнь к лучшему.
Что же касается данного повествования, то основным героем является вернувшийся из ссылки Владимир Токарев, который, ожидая получения места в банке, временно проживает в гостях в семье фельдшерицы Варвары Изворовой, его товарища по молодежному кружку. Но и сама Варвара Васильевна, и ее увлеченный прогрессивными идеями брат, а так же сестра Токарева Таня являются не менее важными персонажами этого произведения, вокруг их диалогов и строится все повествование. Тут не так много действия, зато много обсуждений, споров о гражданских идеях, о пути развития общества, о социалистах и либералах, о служении на благо народа и о желании личного счастья, о порывах юности и усталости людей среднего возраста.
О господи! Избави нашу жизнь от одаренных людей! Они-то все и баламутят, они-то и мешают нормальному течению жизни… Вот, я вам прямо скажу: вы – одаренный человек. Я все время видел это, когда вы были моим учеником. И тогда же я сказал себе: для жизни от вас проку не будет… Вас вот в прошлом ходу исключили из Московского университета, через год исключат из Юрьевского. И кончите вы жизнь мелким чинушей в акцизе или сопьетесь с кругу. Почему? Потому что нам нужно «большое дело», обыденный, будничный труд для нас скучен и пошл, к «пай-мальчикам» мы питаем органическое отвращение!
– Верно! Прямо органическое отвращение питаю!
Осьмериков обрадовался.
– Ну, во-от! Не правда, что?.. Серые, обыденные люди для вас не существуют, они для вас – вот тут, под диваном… Милый мой, дорогой! Жизнь жива серыми, тусклыми людьми, ее большое дело творится из малого, скучного и ничтожного!,..тяжело и заглядывать в себя. Я вижу, во мне исчезает что-то, исчезает страшно нужное, без чего нельзя жить. Гаснет непосредственное чувство, и его не заменить ничем. Я начинаю все равнодушнее относиться к природе. Между людьми и мною все выше растет глухая стена. Хочется жить для одного себя… Я вот теперь много думаю и читаю по этике, стараюсь философски обосновать мораль, конструирую себе разные «категории долга». Но в душе я горько смеюсь над собою: почему раньше мне ничего такого не было нужно? Заметили ли вы, что вообще у людей действующих мораль поразительно скудна и убога? А вот, когда человек остывает, тут-то и начинаются у него настойчивые мысли о морали, о долге. И чем больше он остывает, тем возвышеннее становится его мораль и ее обосновка. Долг, долг!.. Всегда, когда я говорю или думаю о нем, у меня в глубине души начинает беспокойно копошиться стыд. Как будто я собираюсь начать игру с фальшивою колодою карт. Долг тащит человека туда, куда он не хочет идти сам. Но человек хитрее стоящего над ним долга и в конце концов заставляет его тащить себя как раз туда, куда ему хочется. Пройдет десять лет, – я буду видеть долг в том, чтоб не ссориться с женою, чтоб пожертвовать десять рублей на народную библиотеку или отказаться от третьего блюда в пользу голодающих. Пройдет еще десять лет, начнет стареть тело, – и я создам себе долг из того, чтоб отказаться от табаку, от вина, стать вегетарианцем…
Взрослые, «почтенные»… Всю жизнь корпят, «трудятся», и даже не спросят себя, кому и на что нужен их труд. Важно только одно, – чтоб «заработать» побольше, чтоб можно было со своею семьею жить… А для чего жить?.. А вечером съедутся и с тем же важным, почтенным видом целыми часами бросают на стол раскрашенные картонки. И ведь все ужасно уважают себя, – какое сознание собственного достоинства, какая уверенность в своем праве на жизнь! В голове – пара дрянненьких идеек, высохших, как залежавшийся лимон, и это – «установившиеся взгляды». Зачем думать, искать? Ведь это положительно собрание каких-то животных – тупых, самодовольных, ни над чем не задумывающихся. И среди этих животных – «люди»: доктор, покорно преклоняющийся перед всякою подлостью, хотя и понимает, что это подлость. Будиновский с его великолепным либерализмом… Я его себе иначе теперь не могу представить: жена сидит, читает ему умную книжку, а он слушает и… рисует лошадиные головки. Ведь в этих лошадиных головках он весь целиком, со всею силою своих идеалов и умственных запросов… Бррр!..
...Но только, при всей своей симпатичности, он всегда как-то… умеет прекрасно устраиваться. И жить со всеми в ладу. Мне это не нравится....
– Скажите, пожалуйста, что же в этом плохого? Почему дельный человек непременно должен жить в грязной собачьей конуре и хватать зубами за ноги каждого проходящего?
Сергей лениво потянулся.
– Совсем этого не нужно. А вот это действительно нужно, – чтоб для дельного человека дело было его жизнью, а не десертом к сытному обеду. Для Будиновского же жизнь – в уюте и комфорте, а дело – это так себе, лишь приятное украшение жизни. Скажите, пожалуйста, чем этот тепленький человек пожертвует для своего «дела»У меня тоже было много сверстников, заслуживавших глубокого уважения, а теперь… теперь они уважения не заслуживают. Какая этому причина? Та, что двадцать лет есть не тридцать и не сорок, больше ничего. Вам двадцать два года. Эко чудо, что у вас кровь кипит, что вам хочется подвигов, «грозы», самоотверженной деятельности, что вы жадно ищете знаний! В ваш возраст все это вполне естественно. Но это вовсе не дает вам права так презирать других людей и так уважать себя. Вот останьтесь таким до сорока лет, – тогда уважайте себя!
За маленьким, узким сознанием человека стоят смутные, громадные и непреоборимые силы. Эти-то постоянно меняющиеся силы и формируют сознание. А человек воображает, что он своим сознанием формирует и способен формировать эти силы…
Я говорю, что у нас все хорошо и стройно только в теории. Вот мы идем вместе и разговариваем – люди всё благомыслящие и единомыслящие. Наши идеалы велики и светлы, мы горды собою и своим миросозерцанием. Но столкнешься с жизнью, – и все это тускнеет, и все становится таким маленьким и жалким по своей беспочвенности… И жизнь говорит: ты горда собою, и горда по праву, и как ты можешь поступаться всею полнотою и правдою твоих идеалов? Но вместе с этим, – а может быть, как раз вследствие этого, – ты слепа и неумела, и жизнь тебя отметает…
Мне нравится в творчестве Вересаева то, что у него нет готовых ответов для читателя, все персонажи имеют право голоса и нет среди них того, кто несет «единственный свет мудрости». Когда говорит главный герой, хочется согласиться с ним, тем более, его идеи близки нашим реалиям, в которых ценятся семейные радости, покой и постепенные изменения в обществе. Но и юные горящие сердца, готовые работать, не пожалеть себя ради улучшения жизни народа, вызывают восхищение, их доводы тоже кажутся понятными, хотя послезнание о событиях русской революции и о том, как именно воплотился социализм в нашей стране, вносят дополнительные штрихи в это произведение.
Благодаря писателю, сухие факты из нон-фикшн книг о столкновении различных общественных идей, о разочаровании в прошлых идеалах и набирающих силу новых принципах становятся эмоциональными, волнующими и более понятными. Устами своих персонажей автор не только говорит о различных политических веяниях, он призывает к человечности, напоминает, что догматические идеи не должны скрывать живых людей, подчеркивает, что особы, говорящие о всеобщем благе, бывают удивительно жестоки к чувствам близких людей, другие же, выступая за постепенные преобразования, часто наслаждаются своим собственным положением и отличаются равнодушием к изнемогающим в данный момент от непосильного бремени. Но и те, кто забыв о себе, живут лишь ради других, зачастую скоро перегорают, израсходовав свои жизненные силы.
Токареву она нравилась все меньше. Его поражало, до чего она узка и одностороння. С нею можно было говорить только о революции, все остальное ей было скучно, чуждо и представлялось пустяками. Поведение Тани, ее манера держаться также возмущали Токарева. Она совершенно не считалась с окружающими; Конкордия Сергеевна, например, с трудом могла скрывать свою антипатию к ней, а Таня на это не обращала никакого внимания. Вообще, как заметил Токарев, Таня возбуждала к себе в людях либо резко-враждебное, либо уж горячо сочувственное, почти восторженное отношение; и он сравнивал ее с Варварой Васильевной, которая всем, даже самым чуждым ей по складу людям, умела внушать к себе мягкую любовь и уважение
– И поделом им, сами виноваты! Господи, их бьют, а они только подставляют шеи и бегут… О, эти мужики!
В глазах Тани была такая ненависть, такое беспощадное презрение к этим избитым людям, что она стала противна Токареву. Он отвернулся; в душе шевельнулась глухая вражда, почти страх к чему-то дико-стихийному и чуждому, что насквозь проникало все существо Тани.С апломбом предъявляются к людям ребячески-прямолинейные требования, где каждый человек должен быть сверхъестественным героем. То и другое переплетается во что-то безмерно-болезненное и уродливое, жизнь становится трудно переносимою. А между тем ведь вот живут же люди легко и счастливо, без томительного надсада. И это не мешает им, по мере возможности, работать на пользу других… Но у нас, русских, такая посильная работа увенчивается только презрением. Если ты, как древний мученик, не отдаешь себя на растерзание зверям, если не питаешься черным хлебом и не ходишь в рубище, то ты паразит и не имеешь права на жизнь.
— Мысль доктора вполне ясна: в теории непримиримость хороша и даже необходима, но условия жизни таковы, что человеку волею-неволею приходится съеживаться и становиться в узкую колею. И мне кажется, это совершенно верно. Какая, спрашивается, польза, чтобы вместо Алексея Ивановича у нас оказался врач, который бы лечил мужиков оптом: Эй, у кого животы болят? Выходи вперед. Вот вам касторка. У кого жар? Вот вам хинин!
Сергей, подняв брови, внимательно смотрел на Токарева.
— Это в ваших устах звучит ново!.. Я думал, вы согласитесь с тем, что непримиримость нужна прежде всего именно в жизни, что честные люди должны словом и делом доказывать, что подлость есть подлость, так же уверенно и смело, как нечестные люди доказывают, что подлость есть самая благородная вещь.
Марья Михайловна, обрадованная поддержкою Токарева, возразила:
— Да, только тогда нельзя будет жить! И все честные люди будут погибать.
Сергей усмехнулся.
— Будут погибать, верно! А вот этого-то как раз нам ужасно не хочется — погибать!Так что рекомендую это произведение читателям, хорошо знакомым с историей нашей страны конца ХIХ –начала ХХ веков, имеющим представление о том, какими были чаяния интеллигенции и положение простого народа, отличающим идеи народничества от идеалов марксистов, так как без понимания контекста это произведение вряд ли будет понятно и интересно.
69719 
Аноним5 сентября 2022 г.Читать далееРассказ "Мать" (1902) входит во 2- ой том Собрания сочинений в пяти томах В.Вересаева
Искусство это способ познания мира и часть души человека. Люди смертны,а искусство остается и проходит сквозь века, принося новым поколениям ответы на важные вопросы бытия, даря полноту жизни и эмоциональное удоволетворение.
В этом небольшом рассказе Вересаев опишет эпизод соприкосновения с шедевром Рафаэля. В Дрезденскую галерею герой шел с чувством необходимости, не ожидая эмоционального всплеска от просмотра Сикстинской Мадонны. Миллионы туристов посещают Цвингер, отдавая дань привычке культурно провести досуг, и увидеть шедевр своими глазами.
Но в этот раз произошло чудо и автор рассказа увидел не просто изображение женщины в красных одеждах с ребенком на руках, а почувствовал энергетику изрбражения Мадонны, заложенную ее создателем. Художник писал картину по заказу ,как алтарный образ для капеллы монастыря Святого Сикста в Пьяченце. В своем произведении Рафаэль сумел земной образ женщины превратить в божественный, преходящее в вечное.
Далее автор развивает мысль о важности материнства,являющегося первоосновой жизни. Воплощением которого является образ Сикстинской Мадонны Рафаэля., в котором великий художник соединил красоту и духовность.
Очень интересный рассказ, мне чаще встречались литературные произведения в которых герои открывали свои сердца музыкальным гармониям. Здесь автор смог почувствовать магнетизм картины,
и это повлияло на состояние его души.
А тема материнства и материнской любви думаю близка каждому человеку, она всегда будет в религии, жизни и искусстве.29723
Цитаты
- Аноним8 ноября 2022 г.Читать далее
Я присел на лавку и закурил папиросу. На сердце было одно чувство, – тупое, бесконечное отвращение и к этому больному, и ко всей окружающей мерзости, рвоте, грязи. Все вздор, – вся эта деятельность для других, все… Одно хорошо: прийти домой, выпить стакан горячего чаю с коньяком, лечь в чистую, уютную постель и сладко заснуть… «И почему я не делаю этого? – со злостью подумал я. – Ведь я врач, а исполняю роль сестры милосердия. Моя ли вина, что я не могу добиться от управы помощника врача или студента, что я все один и один? Буду утром и вечером посещать барак, – чего еще можно от меня требовать? Так все и делают. У врача голова должна быть свежа, а у меня…» Я стал высчитывать, сколько времени я не спал: сорок четыре часа, почти двое суток.
10252 - Аноним8 ноября 2022 г.
Я выспался и встал бодрый, свежий. Меня позвали на дом к новому больному. Какую я чувствовал любовь к нему, как мне хотелось его отстоять! Ничего не было противно. Я ухаживал за ним, и мягкое, любовное чувство овладевало мною. И я думал об этой возмутительной и смешной зависимости "нетленного духа" от тела: тело бодро и дух твой совсем изменился; ты любишь, готов всего себя отдать...
10255 - Аноним13 ноября 2022 г.Читать далее
К себе я могу и даже обязан предъявлять самые высокие требования, всю жизнь свою я могу оковать долгом. Но это не освобождает меня от обязанности относиться к другим терпимо и снисходительно. Я понимаю, что жить порядочным человеком не так легко, как птице петь песни. Кто с собою борется, кто старается не потерять из глаз идеала, заслуживает уважения, а не презрения.
Я даже больше скажу: наша прямолинейная требовательность, наша ненависть к компромиссам тяжелым проклятием лежит на всей истории нашей интеллигенции. Это – специально русская черта, европейцу она совершенно непонятна. Лежит куча кирпичей. Европеец берет из нее, сколько в силах поднять, и спокойно несет к месту постройки. Русский следит за ним с презрительной усмешкой: смотрите, какой филистер, – несет всего дюжину кирпичей! Подходит русский богатырь и взваливает на плечи всю кучу. Еле идет, ноги подгибаются, и он, наконец, падает, – надорвавшийся, насмерть раздавленный нечеловеческою тяжестью. Вот это герой!.. Подходит другой, пробует поднять ношу и опять-таки, конечно, всю целиком. Но у него не хватает сил. Что делать? Он в отчаянии стоит над тяжелою грудою: он не работник, он – лишний человек, – и пускает себе в лоб пулю.
8126
Подборки с этой книгой
Сельская библиотека Нечерноземья
- 126 книг
Домашняя библиотека
- 328 книг
Саперный
- 170 книг
Библиотека
- 303 книги
Склад книг в Орловской области
- 504 книги
Другие издания
