Нон-фикшн (хочу прочитать)
Anastasia246
- 5 131 книга

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
Через 20 лет после смерти Лены Мухиной — к тому времени уже 66-летней Елены Владимировны — историк Яров пихает кулачком издательство "Азбука", и оно публикует-таки уникальную книгу, которая и не книга на самом деле, а личный дневник девочки 16-17 лет, которой не повезло в этом чудесном возрасте оказаться в центре блокадного Ленинграда. Конечно, дневник был художественно обработан и отредактирован, но никакой обработкой не вытравишь того, что эти строки писала испуганная девочка, которая не старалась достоверно описать события, обозначить проблему и сделать выводы, а лишь облекала в слова те мысли, которые некому было высказать вслух. Одна, совсем одна... Такой она осталась и после блокады, так до конца жизни и моталась по съёмным квартирам без угла, без семьи, без определённой профессии. А сколько надежд и планов было на первых страницах дневника!
В первой четверти дневника мы видим ту же самую картину, что царит сегодня в ЖЖшках молодёжи. Разница в культурном контексте, впрочем шмотки, мальчики и поцелуйчики одинаково интересуют подростков любого времени. Цитатки, песенки, афоризмы — это тоже плавали, знаем. Зато очень любопытно наблюдать, как на старницы личного дневника проникают клишированные совковые фразы, лозунги, идеалы... И это не всегда плохо. например, мечты Лены о самосовершенствовании, учиться-учиться-и-ещё-раз-учиться, стать полярником и т.д. — разве ж это плохо? Ничуть. Заодно забавно было читать про "испорченную" Зою, которая в 17 лет позволяла себе такое, ого! 3 (!) поцелуя! В лоб, в щёчку и в затылок. Для Лены Мухиной после такого откровения Зоя становится настоящей роковой женщиной, разбивающей сердца. Я сейчас не смеюсь над этим, а даже немного завидую — всё-таки насколько изменились о времена, о нравы.
Почитать о довоенной жизни Лены Мухиной любопытно, но не более того. Приятно было узнавать знакомые улицы и скверики Петербурга (спасибо редакторам, не поленившимся дать обширные сноски и комментарии). Но вот наступает 22 июня. И первые несколько дней собственны мыслей Мухиной мы не услышим. Для неё война поначалу — та же агитка. Клишированные фразы, "могучие советские воины" и "ура, товарищи". Первый холодок по её спине пробегает, когда их заставляют работать на благо родины. А к осени... А к осени с размышлениями о мальчиках и самосовершенствовании покончено. Любимый Вовка забыт. Забыты даже бомбёжки и страх, которыми насыщены летние месяцы. В голове Лены Мухиной остаётся только одна мысль — о еде. Один раз она даже себя одёрнула, дескать что это я всё о нямках, да о нямках. Но только один раз. Совсем скоро в дневнике останется только баланс что съедено, какие карточки, где достать, где выстоять очередь... Скоро даже мечтаний о том, что они будут есть так, что страшно станет, не останется. Только сам голод, как он есть.
Сама того не ведая, Лена Мухина создала чуть ли не 3-4-5D атмосферу погружения в блокадный Ленинград. Да, да, своими скупыми сводками о том, сколько в супе было кусочков картошки и макаронин. Как питателен и вкусен столярный клей, разваренный в студень. Особенно жутко становится, когда она совершенно спокойно пишет о том, что они зарезали и скушали домашнего котика (на целых 10 дней растянули удовольствие!), вот бы ещё котика достать. Ни слова о том, что его жалко, только строки о том, что спасибо тебе котик, ты был сытный. А потом... А потом мысли о том, как будет здорово, когда умрёт живущая с ними старушка, и они смогут получать хлеб по её карточкам (кстати, это провернуть не удалось, труп забрали вместе с карточками). И смерть приёмной мамы, которая тоже на фоне голода отходит куда-то на второй план...
К концу дневника я (не читав ещё о судьбе Елены Мухиной) искренне "болела" за неё, чтобы она дожила до эвакуации в мой родной Горький (даже сразу представила ту улицу, на которую она собиралась). Дневник обрывается на полуслове, но слава богу, что Мухина спаслась. И плевать, как сложилась её судьба потом, ну не стала великим человеком - и ладно. Главное, что она всё-таки прожила свою жизнь, а не угасла там, в Ленинграде, между 20 гр. крупы и 150 гр. соевой каши.

Эта книга сильно отличается от того, что мне доводилось раньше читать о блокаде Ленинграда. Знаменитая "Блокадная книга", "Жила-была" И. Миксона, "Блокада" Чаковского - ни одна из них не позволяет увидеть как под микроскопом всего одну жизнь. Маленькую жизнь обычной ленинградской школьницы. Ее радиус неимоверно мал, и все уменьшается с каждым днем. Постепенно романтические переживания, симпатии и влюбленности, дружба и первые маленькие девичьи обиды становятся не важны. Школьные дела становятся не важны. Даже бомбежки и артобстрелы, такие устрашающие вначале, и те больше не трогают. Важна лишь пища - только бы не умереть с голоду, да еще немного тепла, позволяющего не стучать зубами сутки напролет в промерзшей комнате.
Не хватит самого кипучего воображения, чтобы представить все это сегодня. Психика блокадников настолько изменена, что обычные человеческие чувства атрофируются. Девочка спокойно пишет, как ели кота. Бесстрастно фиксирует смерть одного из членов семьи, отмечая, что теперь будет легче - не придется делить паек на троих. Сколько не содрогайся сейчас, этого ни за что не понять тому, кто там не был. А ведь Лена, это видно по довоенным записям - добрая, чувствительная, романтичная девочка. Она любит животных, друзей, свою семью. Больше всего поражает, как незаметно для себя самой она перестала замечать все, что не относится к еде, к выживанию. Лена необыкновенно наблюдательна, она точно и подробно записывает события весны и лета 1941 года, много рассказывает об окружающих людях, городе, событиях. Она интересуется всем! И вот, в какой-то момент в дневнике не остается ничего, кроме перечислений что она съела, что собирается съесть. Хлеб, суп, каша, студень из клея, масло, сахар... И завтра то же самое, и послезавтра. Только ближе к лету прорываются мечты об эвакуации, но все равно, голод - главное и неизменное состояние. Отвратительное, сосущее чувство несытости. И мечты, мечты - о том, как и что она будет кушать, когда этот кошмар наконец закончится.
А мне страшно это читать. Но мы не имеем права забыть. Не дай Бог. Больше никогда. Больше никому.

Вот книга. О блокаде? О войне? О мужестве? Нет, все мимо. Запихайте свою патетику под шкаф или под кровать, эта книга - о куске хлеба. О сахаре. О супе. О крупе. О мясе. О еде. Каждый день, описанный в дневнике (кроме довоенных, пожалуй, и самого начала войны) - это скрупулезный перечень того, что удалось достать и съесть. Здесь нет рассказов о замерзших на улице людях. Нет героизма. Но здесь есть радость, когда человек умирает после 1-го числа - и на него уже выдали карточки. Или благодарность коту - на супе из него продержались десять дней. Но это совершенно не утомляет. Это... я не знаю, как назвать влияние этой книги, не буду тут разводить демагогию.
Мелко? Неинтересно? Может, обвинить героиню в черствости, раз ее волнует не смерть окружающих, а только еда? Да-да, смелей. Мы-то все отлично знаем, что человеческое победит. А теперь идите, съешьте 200 грамм хлеба (нет, не того нормального, купленного в магазине) - и, так уж и быть, сегодня хороший день, вам перепала тарелка супа. А в ней - 8 макаронин и 5 кусочков картофеля! Ну, дома можете запить кипяточком - только сначала притащите воду по обледеневшей улице и дров наколите. И помните: так вы едите уже долго.
Ни разу я не подумала: "Ах, какая душевная черствость". Всю книгу я смотрела в лицо блокаде - такой я ее еще не видела.

Я совсем обыкновенная, я ничем от них не отличаюсь. Разве мыслей у меня в голове больше. Так ведь это не преимущество, а порок.

Если я хоть немножко б меньше думала, была бы беспечна, мне бы легче жилось на свете.

И вообще, чем больше я бываю с ним, т. е. у него, тем меньше я думаю о любви к нему. Но стоит мне долго его не видеть, я снова его начинаю любить.














Другие издания


