Сто років самотності

Спустя несколько месяцев снова пришел Франциско Человек, бродяга лет под двести, который часто забредал в Макондо и пел сложенные им самим песни. В них Франциско Человек с мельчайшими подробностями повествовал обо всем, что происходило в селениях на пути его следования, от Мануаре до самых окраин болотистой низины, и таким образом, если кто-то хотел кому-то что-нибудь сообщить или о чем-нибудь оповестить, старцу платили два сентаво и он включал послание в свой репертуар.

Мир был таким первозданным, что многие вещи не имели названия и на них просто тыкали пальцем.

Ее секрет, по-видимому, состоял в том, что она всегда умела найти себе занятие и сама решала разные домашние проблемы, которые сама же и создавала

Но, сказать по правде, она всего лишь облегчала душу, потому что супругов связывали неразрывные, более крепкие, чем любовь, узы: общие угрызения совести.

Однако прежде чем взглянуть на последний стих, он уже понял: ему никогда не покинуть эту комнату, ибо было предречено, что зеркальный (или зазеркальный) город будет снесен ураганом и стерт из памяти людей в ту самую минуту, когда Аурелиано Вавилонья закончит чтение пергамента, и что все написанное в них неповторимо отныне и навеки, ибо ветвям рода, приговоренного к ста годам одиночества, не дано повториться на земле.

— Нет, мы не уйдем, — сказала она. — Мы останемся здесь, потому что здесь родился наш сын.
— Но у нас тут пока еще никто не умер, — возразил Хосе Аркадио Буэндиа. — Человек не связан с землей, если в ней не лежит его покойник.
   Урсула заявила мягко, но решительно:
— Если мне надо будет умереть, чтобы мы остались здесь, я умру.

«Вещи, они тоже живые, — провозглашал цыган с резким акцентом, — надо только уметь разбудить их душу».

пока мы живем на свете, мы остаёмся вашими матерями и, будь вы хоть сто раз революционеры, имеем право спустить с вас штаны и отлупить ремнём при первом же к нам неуважении.