
Азбука-классика (pocket-book)
petitechatte
- 2 451 книга

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
Совсем не просто читается это гениальное произведение, вобравшее в себя сразу сразу несколько культур. Это и чистейший неоплатонизм, и диалектика Платона, и, если можно так выразиться, пантеизм Анаксагора, и вечное становление Гераклита, и, конечно же, средневековый теизм, обрамлённый настроениями Ренессанса и смутно стремящийся к духу Нового времени. Этот небольшой трактат поистине поражает своей глубиной понимания Божественного, своей строгой логической выверенностью. Достаточно уже и того, какое колоссальное влияние он оказал на последующую философскую эпоху; Николай Кузанский, в общем-то - типично католический теолог, размахом своего наследия затронул даже русскую философию. Попытка согласовать былое религиозное представление о Вселенной со стремлением к нововременному эмпирическому методу покоится на древнем изречении Сократа - "Я знаю, что ничего не знаю", отсюда название трактата - "Об учёном незнании". Подхваченный ещё Августином, образ философа-простеца, заявляющего, что познание немыслимо в своей глубинной трансцендентности, на самом деле максимально близок к её пределам; эти пределы Николай Кузанский впервые выводит в своей философии, закладывая фундамент будущей математики с её интегралами. Античная диалектика у него служит подспорьем зарождению настоящей науки - такой, какой мы знаем её сегодня; структурно-математический метод, геометризм, диалектика переплетаются с теологическими изысканиями, соединяя видимое и бесконечное, и выводом всему этому становится Единое. Единое - как то, в чём всё свёрнуто, и из чего всё развёртывается во множественность. Николай Кузанский балансирует на грани еретического пантеизма, за который в частности в будущем поплатится Джордано Бруно - кстати, вдохновлённый идеями мыслителя из Кузы. Но у Николая пока ещё нет множественности миров, он пока ещё всё-таки весьма ортодоксальный теолог, желающий сохранить средневековое наследие - как ни иронично, но именно он помог этому наследию отодвинуться ещё дальше в прошлое. Вселенная Николая Кузанского - это пока ещё в некотором роде целостность, но она уже меняет свой статус; оставаясь творением Божьим, она занимает промежуточную стадию между сущим и не-сущим, она теперь - только промежуточная бытийная стадия, а Бог - не просто творец, но творец-художник, каковым его обязывает быть Возрождение. В остальном всё по-старому: Единое всё так же подчинено тринитарной доктрине, Бог - всё ещё личностен, но не слепой часовщик будущих деистов. Христианской ортодоксии и в особенности христологии посвящена вся третья часть трактата - очень трепетно переданная автором, испытывавшим влияние немецких мистиков.

Николай Кузанский — крупнейший поборник движения гуманизма, возникшего в западной Европе в конце 14, начале 15 века, вследствие ослабления влияния средневековой схоластики. Он же был одним из главных зачинателей философии, которая уже не являлась схоластической. Наиболее яркие имена из этого списка: Марсилио Фичино, Лоренцо Валла, Джованни Пико Делла Мирандола и ещё как минимум десяток других. Гуманизм как идеологическое направление положил начало многим реакционным движениям, начиная с критики веками считавшейся незыблемой аристотелевской картины мира, заканчивая расшатыванием авторитета католицизма в лице папства (тут и Константинов дар, и коперниканская астрономическая модель, впоследствии развалившая концепцию об эпициклах (при содействии Галилея), и возможность лютеран, а позже кальвинистов отстаивать свои протестантские права, и в конце концов даже попытка возрождения «примитивных» досократических натурфилософских идей в лице Бернадино Телезио). Гуманизм подорвал основу, позволив выйти наружу всему стихийному, тому, что ранее обуздывалось и упразднялось под эгидой общего гегемона, каковую роль играла католическая церковь.
«Об ученом незнании» — один из нескольких трудов Кузанского, посвященный метафизическим вопросам. Текст — математически точная философия, и это определение можно понимать почти буквально, поскольку для описания трансцендентного и вечного, Кузанский прибегает к математическим (точнее, геометрическим) абстракциям, таким как прямая, треугольник, круг, стремясь «наглядно» проиллюстрировать то, как идеальное может содержать в себе количественное, будучи его вечным принципом. Кузанского довольно мало интересует этика (в отличие от представителей раннего итальянского гуманизма), он на ней почти никогда всерьез не останавливался. Для него первичен вопрос о знании. Уже начиная с «Книг простеца» он утверждает, что мы ничего не можем точно познать. Данную апофтегму, впрочем, не следует воспринимать буквально, т.к. в незнании, по Кузанскому, содержится гораздо больше знания, нежели в чём бы то ни было ещё. Но незнание не в смысле обывательского невежества, а в смысле бесконечного устремления эроса (ερως) в горние сферы. Кузанский уподобляет такое устремление многоугольнику, вечно приближающемуся к кругу (а также другим аналогиям, не все из которых настолько тривиальны), но никогда не могущему достигнуть своей цели. Человеческая душа, согласно всё той же интенции, точно также достигает Бога (который, идя в ногу с представлениями некоторых восточных духовных традиций, поднимается выше любого противоположения).
В общем-то, текст носит весьма специфический характер, напоминает скорее последовательное доказывание теорем (не в такой беспощадной форме, как Спиноза, впрочем, но всё же), нежели философский, в подлинном смысле слова, трактат. Местами довольно нудно и даже утомительно, однако если читать дозированно и выбирать для этого подходящие моменты, то занятно весьма. Плюс, это классика. Мало какое Возрождение, да и философия нового времени мыслимы без Кузанского.
В целом можно сказать, что труд заинтересует скорее людей любознательных и философски настроенных, нежели любителей лёгкого чтения.

Высший смысл законов рассудка в том, чтобы не делать другому, чего не хочешь себе, предпочитать вечное временному и чистоту и святость – греховности и грязи; этому и служат законы, выведенные святыми законодателями из самого рассудка и провозглашенные сообразно различиям места и времени для исправления людей, погрешающих против рассудка.

Наш конечный разум, двигаясь путем уподоблений, не может поэтому в точности постичь истину вещей. Ведь истина не бывает больше и меньше, она заключается в чем-то неделимом и, кроме как самой же истиной, ничем в точности измерена быть по может, как круг, бытие которого состоит в чем-то неделимом, не может быть измерен не-кругом. Не являясь истиной, наш разум тоже никогда не постигает истину так точно, чтобы уже не мог постигать ее все точнее без конца, и относится к истине, как многоугольник к кругу: будучи вписан в круг, он тем ему подобнее, чем больше углов имеет, но даже при умножении своих углов до бесконечности он никогда не станет равен кругу, если не разрешится в тождество с ним.
















Другие издания


