Добровольцы Урала. Очерки. Воспоминания

«Сигналы из Праги становились все тревожнее: «Руде Армаде! Прага истекает кровью. У нас нет боеприпасов. Фашисты уничтожают людей и город… Русские братья, помогите Праге!»

Ночь. Город Слане. Фашисты облили бензином дома, узкие мостовые. Языки пламени лизали асфальт. Из-за укрытий вели огонь артиллеристы. Немцы, прижатые огнем наших танков и орудий, отошли. Но уйти на запад, к американцам, удалось лишь немногим.

Когда танки вышли из города Слани, над горизонтом показалось зарево пожара.

• Прага горит! – сказал чех, ехавший с нами от самой границы в качестве проводника.

  Разведчики и саперы устроились на броне танков Ивана Гончаренко и Леонида Буракова, и разведгруппа ушла в ночь. Вскоре передо мной стояли чехи. Их привез на танке лейтенант Бураков. «Прага ждет вас! Спешите!»

  Сопровождаемые чешскими патриотами, танкисты настойчиво теснили немцев. Бой не затихает ни на минуту. Оставаться на улицах опасно. Но чехи не хотели расходиться по домам. Они указывали танкистам расположение вражеских пушек и пулеметов, находили наиболее удобные пути движения.

  Взошло солнце. Радиостанции, установленные на танках, приняли весть, которую советские люди ждали четыре военных года: Великая Отечественная война завершилась полной нашей победой.

  Впереди Влтава. Фашисты захватили мост, подступы к нему пристреляны.

• Веду бой за мост, - доложил лейтенант Гончаренко.

  На площадь входили танки нашей бригады. Подъехав к мосту, я увидел подбитый танк. Возле него, обнажив головы, стояли пражане. На брезенте лежало безжизненное тело Ивана Гончаренко, рядом – тяжелораненые механик Шкловский и радист Филиппов…»

«Место для переправы нашли разведчики. Река здесь сужается, берега пологие, леса с обеих сторон. Разведчики бригады во главе со старшим сержантом Гриценко прошли по льду, уточнили, что вражеские дзоты расположены по всему берегу в 140-160 метрах друг от друга, и взяли в плен немца.

Чтобы обмануть противника, капитан Дозорцев велел группе бойцов пройти на два километра еще выше по течению реки, завести на берегу трактор и открыть огонь. Хитрость удалась. Немцы раскрыли еще часть своих огневых средств. Этого и ждали. Артиллеристы и минометчики открыли стрельбу. Штурмовые группы бросились к реке. Первыми на льду были автоматчики, бронебойщики и пулеметчики. Саперы Нечкин, Платонов, Тихонов таскали доски, сбитые на берегу мостики, клали их через разводья, со льдины на льдину, а по мостикам к берегу шли бойцы, с ходу стреляя из автоматов, пулеметов и противотанковых ружей.

Затем на лед ступили артиллеристы из артдивизиона бригады. По восемь-девять человек тянули за собой на лямках 76-миллиметровые орудия, да еще на станинах по два-три ящика снарядов. Трещал лед, вода заливала его. Люди падали в полыньи, вытаскивали друг друга, но двигались неотступно к противоположному берегу».

«Части корпуса, обходя вражеские полки и дивизии, освободили польский город Коньске – довольно большой для того, чтобы редакция с двумя машинами и девятью бойцами потерялась на его западной окраине. В ту ночь радио Москвы передавало приказы Верховного Главнокомандующего о победах советских войск. Наши военные журналисты и наборщики работали напряженно, чтобы за ночь набрать, сверстать и отпечатать газету. О том, что части корпуса устремились дальше на запад, а в Коньске вошли недобитые немецкие войска – об этом мы узнали уж тогда, когда на улице послышалось пение и ругань пьяных гитлеровцев. К счастью, они не заглянули ночью во двор, где стояли наши редакционные машины.

Комиссар Захаренко при освобождении Коньске двигался другим маршрутом и уже далеко западнее первым из политотдела штаба спохватился, что редакции нет с частями корпуса, вышедшими вечером из города.

- Где она была вчера? – спрашивал он командиров и политработников и, услышав «Коньске… западная окраина…», рискуя жизнью, полетел на своем «виллисе» с одним только водителем спасать корпусных журналистов и бойцов типографии.

А в это время мы погрузили наборные кассы на машины, но заводить их не решались. И вдруг услышали беспорядочную стрельбу на улице и, раскрыв калитку, увидели «виллис» Захаренко. В лесу, что начинался сразу за городской окраиной, Илья Федорович расставил пушки встретившегося ему артиллерийского взвода, отставшего от своего полка. Артиллеристы и прикрыли прорыв Захаренко с двумя машинами редакции из западни».

«Владимир Марков Михаилу Побединскому, август 1945г.

Здорово, Паганини! Знаешь, Мишка, я без смеха не могу вспомнить имя, данное тебе Никоновым. Я представляю твой вид в то время (под Каменец-Подольским) – чумазый, заросший, взлохмаченный, в грязи и копоти с головы до ног и к тому же закутанный фрицевским одеялом, которое все время слезает с тебя, а ты стараешься потеплее запахнуться. Помню твой зверский прыжок в ничто из пылающего танка с загоревшимися волосами и одеждой…

Эх, Мишка, как много мы потеряли, лежа в госпитале во время зимнего наступления до Одера. Это была самая блестящая и стремительная операция. Я проклинал свою судьбу, слушая рассказы танкистов, раненых позже меня. И как только в начале марта я стал немного ходить на костылях, сразу же смотался из госпиталя в бригаду и принял третий танковый батальон.
А потом была ратиборская операция. Вот там я хлебнул всю чашу горечи. Ты, возможно, встретишь кого-нибудь из наших, спроси у них про «долину смерти» (иначе ее у нас и не называли). За два дня боев батальоны выбыли из строя, и остатки всего беловского большого хозяйства вручили мне. Я с теми остатками и рубал по 12 атак в день, теряя каждый раз по 4-6 коробок и многих людей. А радиостанция в это время вопит: «Лелюшенко и маршал недовольны вашими действиями!» Тогда я желал себе гибели, потому что никакие нервы не в состоянии были это вынести.

Я часто вспоминаю начало нашего зимнего наступления. Вспоминаю стремительный рейд на Берлин и Прагу, там уж я взял свое, действуя все время в передовом отряде.
Теперь это далеко позади. Учу молодых солдат воевать».

«Батальоном теперь командовал Михаил Смирнов – ветеран бригады. Вместе с замполитом Шуваловым он обходил взводы и роты:

• Капитально устраиваться не надо. Главное – маскировка, чтобы нас не видели и не слышали.

  А замполит посоветовал:

• Подумайте, на чем переправляться, чем грести и как действовать на том берегу. Доты там с пушками. Но робеть не надо. У пушек есть мертвое пространство, у пулеметов тоже. Так что нет ничего более надежного, чем к самому доту подобраться. Фашист тебя зацепить не может, а ты его в любой момент – гранатой по амбразуре!

  Кто-то из солдат ответил:

• Реку-то мы уже видели – утречком туда подползали. И плотики заготовили, и шесты, и пару весел раздобыли. Гранат бы только побольше...

  Всю ночь готовились к бою. По траншеям и лощинам подтаскивали к реке переправочные средства, а перед рассветом 26 января сотни стволов обрушили на вражеские укрепления снаряды и мины, «катюши» прочертили огненные трассы.

  До середины переправа шла успешно. Лишь изредка шлепались мины да над головами пролетали трассирующие пули. Потом вражеские ракеты взвились над рекой и осветили атакующих. Ударили крупнокалиберные пулеметы, артиллерия. Появились полыньи, вода хлынула по льду. Тут и выручили переправочные средства. Их быстро сталкивали в воду и добирались до следующей кромки льда.

  Шувалов бежал с автоматчиками, подбадривал:

• Вперед, ребята, берег близко!»

«Самым юным воином Уральского танкового корпуса оказался парнишка из Нижнего Тагила Толя Гончарук. Ему в последнюю зиму войны шел тринадцатый год. Толя подался в корпус, чтобы отомстить врагам за любимого брата – бойца Красной Армии. Правда, поначалу в его поступке было больше реакции на обиженное детство без родной матери. Истосковавшийся по ласке, мальчик тянулся к доброте, и ему, видимо, казалось, что особенно чутких людей он сумеет найти на фронте. С этим он добрался до Брянских лесов в момент погрузки в эшелоны частей Уральского корпуса, направляющегося на 1-й Украинский фронт. Он прятался под брезентом танка (чтобы не нашли раньше передовой), миновал Днепр и оказался в новом исходном районе.

Его заметили бойцы мотострелковой бригады. Сперва они хотели вернуть Толю в тыл. Он озлился, сказал, что сбежит от любого конвоя. И ясно было: Толя сбежит. Мальчику сшили солдатскую форму, подправили на солдатских харчах и зачислили в зенитно-пулеметную роту. Дескать, в этом подразделении будет меньше опасности, здесь возможно будет удержать его подальше от гибельного огня. Но бой есть бой, и спрятаться в передовых частях не просто. Так и получилось, что при штурме областного центра Украины Каменец-Подольского 26 марта 1944 года Толя оказался в доме один на один с двумя здоровенными немецкими солдатами и открыл по ним огонь из автомата. Командование, оценив храбрость двенадцатилетнего гвардейца, наградило его медалью «За боевые заслуги».

«14 февраля 1945 года танковая рота в составе двух взводов и четырех бронетранспортеров совершала марш в направлении города Тейплитц, прикрывая оперативную группу штаба корпуса. В 7.00 дозорные танки под командованием старшего лейтенанта Коноплина подошли к окраине города и установили, что на станции происходит выгрузка эшелона с пехотой, там же стоят пять составов, в том числе два, готовые к отправке в глубь Германии. Эти данные были немедленно доложены командиру корпуса генералу Белову. Белов приказал разведчикам: атакой с ходу овладеть городом и закрепиться на западной окраине.
Бой протекал быстротечно. Четыре танка и три бронетранспортера на высоких скоростях, ведя огонь из всех видов оружия, устремились вдоль главной улицы к центру города. Не давая фашистам организовать оборону, танки и бронетранспортеры пробились к вокзалу. Наводчик орудия старшина Будник метким выстрелом из танковой пушки разбил паровоз на выходных стрелках и закрыл путь отхода вражеских эшелонов.

Первым на вокзал ворвался танк старшего лейтенанта Федора Коноплина. Уничтожив охрану, Коноплин вошел в здание вокзала. В это время зазвонил телефон. Из Берлина справлялись, прибыл ли эшелон с пехотой. Федор, зная немецкий язык, ответил, что эшелон прибыл благополучно, разгружен и уничтожен русскими танками.

В результате боя город был полностью очищен от противника. Освобождено около 500 военнопленных, среди них советские люди, французы, поляки».

«В один из мартовских дней наш взвод вел разведку боем. Задача была выполнена. Но за идущей впереди машиной потянулся багряно-красный шлейф дыма. В ту же минуту снаряд ударил в левый борт нашего танка, прошил броню и разворотил один из баков, к счастью, пустой. Вторым снарядом разбило коробку скоростей. Танк загорелся. Фашисты, считая, что с нами покончено, обрушили огонь на третью машину. Командир орудия Виктор Зимин, не теряя времени, открыл огонь и первым же выстрелом уничтожил прислугу противотанковой пушки немцев, а двумя другими укротил «тигра». Гитлеровцы после этого перенесли огонь на наш поврежденный, неподвижный танк. Когда вышла из строя пушка, мы стали выбираться наружу.

В танк один за другим угодили два снаряда. От взрывной волны и удара в спину и голову я потерял сознание. «А где же ребята?» - было первой мыслью, когда я очнулся. Взгляд остановился на башне разбитой машины. Виктор отчаянными усилиями пытался выбраться из люка. Я поспешил на помощь. Одна нога Виктора была срезана, а другая, поврежденная осколками, застряла… С трудом высвободив и уложив раненого на землю, я стал накладывать жгут. Виктор, прерывисто дыша, посмотрел на меня и прошептал:

• Как «тигр»?
• Горит, горит…
• Порядок…

«После полуторамесячных боев в нашем батальоне осталось четыре машины. Четыре танковых экипажа удерживают высоту, вклинившись далеко вперед во вражескую оборону. На высотке фольварк – помещичье имение: двухэтажный дом, огромный пустой коровник, еще какие-то постройки. Танкисты сидят в машинах голодные, скованные вражеским огнем. НЗ – неприкосновенный запас сухарей и консервов – съеден утром первого дня, а теперь на исходе третьи сутки обороны. И в помещичьем доме нет ничего съестного, кроме соли и эрзац-кофе. Все с нетерпением ждут атаки. Любой, самый тяжелый бой кажется легче, чем нервное, напряженное ожидание его.

Ночь. Автоматчиков у нас нет. А у противника есть. Они могут в темноте подползти незаметно, уничтожить танки. Поэтому два человека из экипажа дежурят в окопах, а двое остаются в машине. Каждую ночь вдоль дороги, ведущей в фольварк, завязывается перестрелка – ребята из сгоревшего в последнем бою танка пытаются доставить нам еду.

- Слушай! – все требовал комбат от взводного. Тот слушал и отвечал одно и то же:

• Ей-бо, не разобрать. Чи наши, чи не наши…

  Вдруг оттуда полоснул пулемет. За ним сразу же бухнула пушка. Снаряд разорвался далеко, но осколком капитану Елкину разорвало ухо.

  - Еще побьем друг друга. Надо кому-то ползти, разведать. Вдруг наши.

  Я понимаю: послать некого. Не из экипажа же брать человека. Значит, надо мне, медсестре.

• Разрешите, товарищ капитан, я разведаю.
• Давай, - помедлив, отвечает он. – Только будь осторожна.

  Ползу. Сердце стучит неистово. Молю: «Хоть бы не заминировано! Хоть бы не ударил пулемет! Хоть бы не полоснули из автомата!» Ползти с холма вниз неудобно. В голове гудит, она будто распухла от прилившей крови. Дыхание шумное, свистящее. Наверное, это от слабости. Может, поэтому неясные расплывчатые силуэты танков возникают как-то неожиданно. Кажется, тридцатьчетверки… Или нет… Надо проверить, а как? Передохнув капельку, чтобы не сорвался голос, ору что есть мочи: «Эй, если вы наши, то чего стреляете? А если фрицы, то сдавайтесь! У нас аж тридцать танков!» И, вжавшись в землю, жду пулеметной очереди. А в ответ – хохот, и нестройное: «Ура! Наши!»

«Держу в руках пожелтевший за четверть века документ:

«Группа разведчиков – три человека, переодевшись в гражданскую форму, направилась в Новавес. Его обороняло свыше трехсот гитлеровцев. В 21.40 разведчики достигли танкового завода, установили местонахождение постов, узлов связи, КП. Затем к железнодорожному мосту подошли два танка и два отделения автоматчиков. С помощью русских рабочих, работавших на заводе, танкостроительынй завод в Новавесе был захвачен. На нем находилось до 200 танковых моторов и 50 бронекорпусов».

Перечитываю скупые строки архивного документа и вспоминаю 24 апреля 1945 года, когда в дом, где разместились штаб и политотдел бригады, вошел человек в демисезонном пальто, четко по-военному доложил:

- Капитан Красной Армии Демченко. Прибыл для решения срочного дела.

- Садитесь, - сказал полковник Кладовой, начальник политотдела, находившийся в то время у нас в штабе. – Какие у вас документы?

- Никаких документов я не имею, - ответил пришедший. – Я работаю сейчас инженером на немецком танковом заводе в Новавесе, выпускающем средние танки «пантера». Рабочие – почти все из военнопленных. На заводе действует подпольная организация, которая подготовила захват завода. У нас почти нет оружия, и мы нуждаемся в помощи. Прошу выделить группу танков, чтобы ликвидировать охрану, захватить завод на ходу и использовать для нужд Советской Армии. Я проведу танки к заводу. Рядом находится паровозостроительный завод. Его тоже можно взять с ходу.

Долго длилось молчание. Заманчивое, но рискованное предложение. Наконец полковник Кладовой сказал:

• Вы бывший офицер и понимаете, что верить вам на слово я не могу. Ваш рассказ может быть и правдой, и провокацией. В то же время помочь сотням людей расправиться со своими палачами, захватить два действующих завода – дело важное. Я не даю вам сразу танки. Направим на завод группу разведчиков. Когда они доложат о правильности ваших слов, мы направим танки и возьмем заводы. Но эти же разведчики получат приказ: при малейшем подозрении немедленно расстрелять вас.

  Демченко согласился с решением. Были подобраны разведчики, рядовые В.Логинов и Б.Шаргин, переодеты в гражданскую одежду. Их возглавил ординарец комбрига Александр Лобачев. В сумерках группа переправилась через канал и исчезла в темноте. Время тянулось томительно долго, но наконец вернулись наши разведчики. С ними было несколько рабочих завода. По пути, проверенному разведчиками, к заводу направилась группа танков с автоматчиками. К утру танкостроительный и паровозостроительный заводы были в наших руках».