Караваджо

Устроившись на новом месте, Караваджо первым делом вспомнил о намеке кардинала Боргезе, когда дело с Паскуалоне было полюбовно улажено и закрыто. Ничего не поделаешь, долг платежом красен. Пришлось срочно засесть за работу над "Пишущим святым Иеронимом" (112x157). Он сумел довольно быстро написать картину, тем более что уже обращался к этому сюжету.
На привычно темном фоне горизонтальная композиция: пишущий старец, стол и неизменный натюрморт книги, перо и череп, - который рифмуется с лысой головой Иеронима, одного из столпов церкви, эрудита и первого переводчика Библии на латинский язык. Его образ был особенно дорог художникам XIV-XV веков. Традиционно Иероним изображался ученым мужем, воплощающем собой не только аскезу, но и богатую культуру гуманизма. У Караваджо он выглядит старым отшельником, чье иссушенное годами и частым говением нагое тело слегка прикрыто пурпурной кардинальской мантией, поскольку картина предназначалась для Шипионе Боргезе, недавно возведенного в сан, которого он так долго домогался. Протянув руку с пером к чернильнице, заставленной книгами, старец задумался над раскрытым фолиантом о бренности всего земного, напоминанием чему служит череп.
Кардинал Боргезе принял картину в дар как должное. Дорвавшись до власти и развернув бурную деятельность, он вряд ли понял, как, вероятно, и сам автор, главную мысль "Святого Иеронима". В картине как бы словами Екклесиаста сказано, что все наши деяния есть суета сует и что бессмертен только дух. Видимо, у Караваджо с детства проявилось почтительное отношение к старикам, особенно мужчинам, которые на его картинах написаны с большой симпатией. Вряд ли он помнил деда Меризи, умершего вместе с отцом во время чумы в Милане, но, вероятно, сохранил самые добрые воспоминания о деде по материнской линии Аратори, в доме которого прошло его детство. Дед любил старшего внука за сметливость и особо не журил за проказы. С каким проникновением, любовью и симпатией рисует Караваджо лица стариков и старух, испытывая понимание и сострадание к их прожитым годам, оставившим на лицах и руках глубокие морщины! За редким исключением - например, старая служанка на картине "Юдифь и Олоферн" - он никогда не позволял себе, как это можно видеть сплошь и рядом в рисунках Леонардо, карикатурного изображения старости. Вспомним, хотя бы проникновенный добрый взгляд старика Иосифа, держащего ноты перед играющим на скрипке ангелом в "Отдыхе на пути в Египет", или взывающее к состраданию лицо старика в "Мученичестве святого Петра". Он понимал, что в современном ему мире насилия и зла старики не в силах постоять за себя и нуждаются хотя бы в сочувствии к их безрадостной доле.

Художнику вспомнилось, как однажды за уличную драку и препирательство с полицией он был посажен в тюрьму Тор ди Нона, где случайно оказался в одной камере с этим умным и волевым человеком, ожидавшим решения суда инквизиции (Джордано Бруно). Не исключено, что знаменитый узник, который год не видевший белого света, обрадовался появлению молодого соседа. В течение двух-трех дней, что Караваджо просидел в Тор ди Нона, между двумя сокамерниками велись разговоры. Бруно пришелся по душе художник, ищущий ответ на волновавшие его вопросы социальной несправедливости, и он с удовольствием делился с ним мыслями о бесконечности существующих миров, о космической тьме и свете. Однажды философ заметил, когда зашел разговор о законах равновесия в природе:

• Природа не терпит резких переходов от одной крайности к другой и поэтому прибегает к посредничеству тени.
• Но тень все глушит и делает незримым окружающий мир, - возразил молодой собеседник.
• Именно тень подготавливает зрение к восприятию света, усиливая его и закаляя, - ответил Бруно и добавил: - Научись распознавать те тени, которые не заглушают и не рассеивают свет, оберегая его для нас и освещая наш разум и память.

При содействии того же Манчини Караваджо был приглашен во дворец Барберини для предварительного знакомства. Со временем Барберини станут полновластными хозяевами Рима, когда возведенный только что в сан кардинала Маттео Барберини обойдет на конклаве 1623 года главных претендентов - дышащих на ладан кардиналов Бенедетто Джустиньяни и Франческо дель Монте и будет избран папой Урбаном VIII... Правление Урбана VIII продлилось двадцать один год, и Манчини стал его личным врачом. На Барберини будут работать лучшие архитекторы Фонтана, Бернини и Борромини, воздвигая прекрасные дворцы и храмы, для украшения которых нередко использовался мрамор древнеримских построек, включая Колизей и развалины римского Форума. Все эти античные сооружения и их величественные останки долгое время рассматривались как дешевый карьер по добыче камня. Тогда в народе получила хождение пословица: "Quod non fecerunt barbari fecere Barberini" - "Не сколько в Риме порушили варвары, сколько семейство Барберини". Как бы там ни было, дошедший до нас в своем грандиозном величии Колизей в значительной мере обязан сохранностью щедрой благотворительности русского аристократа Демидова, о чем упоминает Стендаль в записках об Италии.

В Неаполе он трудился с поразительной отдачей сил и быстротой, словно чувствуя, что отпущенное ему в жизни время с каждым днем неумолимо сужается, как шагреневая кожа... На первый взгляд может показаться невероятным, что, подписав в середине ноября 1606 года выгодный контракт за четыреста семьдесят дукатов на написание большого алтарного образа, он уже 7 января наступившего нового года завершил работу над одним из лучших и сложнейшим по композиции монументальным полотном "Семь дел Милосердия" (390x260). Оно несколько превосходит по габаритам "Успение Богоматери", но уступает ему по накалу драматизма. Создается впечатление, что его прорвало и он творил в каком-то угаре, доказывая всем и прежде всего самому себе, на что способен...

К этим простым евангельским заповедям часто обращались многие мастера Возрождения. Но Караваджо гениально объединил их в одной композиции, с тем чтобы каждый сюжет имел свое независимое решение. Такого еще не знала итальянская живопись. ..

Картина писалась в крайней спешке, и художник не единожды менял расположение шестнадцати фигур, добиваясь для каждой наиболее выразительного и независимого положения при непременном соблюдении направлении света, исходящего от двух разных источников. Работа произвела сильное впечатление на заказчиков, и они поклялись, что впредь это творение ни за какие деньги не должно покидать главный алтарь церкви Пио Монте делла Мизерикордия. Ими был также наложен строгий запрет на его копирование.
Принятые меры не были случайны. Картина вызвала такой интерес, что один из влиятельных испанских грандов, близкий ко двору граф Хуан де Тасис Вилламедьяна, загорелся желанием приобрести творение Караваджо за две тысячи скудо или, если хозяева заартачатся, хотя бы снять с него копию. Местный живописец Баттистелло уже дал согласие выполнить просьбу испанца, который был без ума от римских работ Караваджо и готов был пойти на все, лишь бы стать обладателем хотя бы копии шедевра. Однако молодые хозяева картины, пользовавшейся неимоверным успехом у неаполитанцев, не поддались соблазну и не пошли на уступки. Движимые патриотическими чувствами, они отвергли все притязания не в меру настойчивого богатого чужестранца. Принятое ими в 1607 году решение свято соблюдается до сих пор несмотря на все последующие перипетии, связанные с остракизмом Караваджо. Рядом с картиной под стеклом выставлен как ценная реликвия договор с художником на ее написание с указанием суммы выплаченного гонорара - четыреста семьдесят золотых скудо. Полотно никогда не покидало свое место у главного алтаря, даже когда в Риме по команде сверху многие работы Караваджо выносились из церквей и прятались в подвалах и чердаках. Бернсон, нелестно отзывавшийся о творчестве художника, счел картину "гротескной и сумбурной". Но для суеверных неаполитанцев она стала таким же талисманом, спасающим от чумы и других напастей, как и мощи их покровителя святого Януария, чье изображение кисти Караваджо дошло до нас только в копии.

... художник спешно приступил к написанию большого полотна "Положение во гроб" для Санта-Мария ин Валличелла или Кьеза Нуова (Новой церкви), ставшей лабораторией утверждающегося стиля барокко. Это была та самая церковь, где бездомный оборванец Микеланджело Меризи однажды свалился в голодном обмороке и где он чувствовал себя счастливцем, если удавалось вместе с другими бедолагами получить тарелку горячей похлебки и кусок хлеба в трапезной братства преподобного Филиппа Нери. ..

Здесь отчетливо видно стремление автора к монументальной пластичности фигур в духе Микеланджело при написании картины, исполненной трагической патетики. Неслучайно ее называют "классическим интермеццо", как дань великому наследию Возрождения. Высказывается предположение, что в образе фарисея Никодима, ученика Христа, приходившего к нему тайно, ночью, художник запечатлел Микеланджело. Если это так, то моделью наверняка послужило изображение Микеланджело в образе философа Гераклита на фреске Рафаэля "Афинская школа" или изваяние "Пьета", на котором, по утверждению Вазари, великий мастер изобразил себя в образе старца Никодима. О новаторстве стиля художника говорят интенсивность красок на фоне густых непроницаемых теней и резкие контрасты светотени, усиливающие драматизм сцены. В картине поражают верность натуре и реалистический показ отдельных деталей. Например, натруженность ног старика Никодима с вздувшимися венами или же упирающийся прямо в зрителя угол тяжелой каменной плиты. Выбранная автором точка зрения "снизу вверх" придает особую величественность и монументальность образам. Создается даже впечатление, что стоящие перед картиной зрители находятся на дне склепа, из которого пробился отросток тиса, препятствующего гниению,... и им надлежит принять из рук Иоанна и Никодима тело Христа.

Трагическое "Положение во гроб" - это реквием возвышенной скорби по той неосознанной пока живущими на земле людьми великой жертве, которая была принесена Христом ради их спасения. Картина не оставила равнодушными даже противников художника. Бальоне и Беллори сочли ее лучшим творением Караваджо. Никому из его современников не под силу было сотворить что-либо подобное. Даже известные картины Рафаэля и Тициана на тот же сюжет уступают творению Караваджо по силе эмоционального воздействия. С картины снимали копии крупнейшие мастера различных эпох - от Рубенса до Сезанна.

Несмотря на шумный успех, спустя некоторое время "Положение во гроб" было отвергнуто церковниками, которых смутили и напугали трагедийность звучания картины и жизненная достоверность персонажей. Ее постигла та же участь, что и первый вариант "Святого Матфея" и обе доска для церкви Санта-Мария дель Пополо. К счастью для Караваджо, об этом он так ничего и не узнал, поскольку картину вынесли и упрятали в подвал, когда он уже покинул Рим. Она была извлечена на свет после более чем двухвекового заточения и оказалась в созданной в 1908 году Пинакотеке Ватикана. В 1608 году место отвергнутой картины в Кьеза Нуова занял триптих работы молодого Рубенса.

В литературе о Караваджо общим местом стали ссылки на его несносный характер и затеваемые им ссоры. Обычно авторы дают подробное и скрупулезное описание таких эпизодов, благо в архивах полиции сохранились подробные сводки, а если данных не хватает, в ход идет фантазия. В архивах фигурируют многие факты задержания за незаконное ношение оружия, оскорбления полиции и драки. Можно также найти подробное описание того, как в одном из трактиров на Трастевере недовольный обслуживанием художник запустил в полового тарелкой с артишоками. Заметим, это уже не тарелка с плебейскими спагетти, а более изысканное блюдо. Ничего удивительного, времена и вкусы меняются - неизменным остается лишь взрывной характер Караваджо.

Пожалуй, главная ценность всех этих запротоколированных случаев состоит в том, что они позволяют точно определить дату того или иного события в жизни художника. Но сами эти факты уводят в сторону от главного, мешая распознать истинную суть высокоодаренного человека, всецело преданного искусству. Например, в отличие от большинства художников Караваджо был начисто лишен чувства зависти, разъедающей душу и толкающей порой на самые неблаговидные поступки. Он был так уверен в своих силах, что обычно смотрел на работы современников со снисходительностью и пониманием их слабости. К сожалению, его большим недостатком - если это можно считать недостатком - было пренебрежение словом. Он не оставил потомкам ни единой строчки записанных мыслей, которые могли бы развеять немало домыслов о нем. Зато он всецело выразил себя посредством кисти и красок.; созданные им живописные полотна могут многое поведать о их творце и часто выглядят куда более убедительно и достоверно, нежели свидетельства современников или некоторые факты в интерпретации биографов.

Как-то в мастерскую зашел Манчини после визита к больному кардиналу. Он долго стоял перед почти завершенной картиной ("Мученичество святого Матфея"), а затем спросил:

• Кто позировал для этого атлета-убийцы?
• Вглядитесь повнимательней, дружище, - ответил загадочно Караваджо. - Неужели не узнаете? Это же Адам с сикстинской фрески "Сотворение человека" Микеланджело. Лучшего натурщика не сыскать. Как вы считаете, не будет ли на меня в обиде мой великий тезка?

• Совершенно вено. Но поднявшись на ноги и покинув райские кущи из=за первородного греха, Адам оказался в нашем жестоком земном аду и вполне мог стать убийцей.

  Действительно, повинуясь творческому воображению, Караваджо смело превратил сикстинского Адама в фигуру убийцы атлетического сложения, от которого кругами расходятся волны порождаемого им страха. Молодой головорез угрожающе стоит над распростертым перед алтарем на полу Матфеем, крепко держа его за руку и занеся над апостолом смертоносный меч. В этом сцеплении рук символически заключена неразрывная связь искусство Караваджо с творчеством его великого предшественника Микеланджело Буонарроти. Разница только в том, что у Микеланджело рука сотворяет жизнь, а у Караваджо - лишает жизни.