
Знаменитости читают...
ludas1989
- 966 книг

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
Книга у меня оставила двоякое впечатление. Первые 50 страниц пролетели за пять минут в просмотре "семейного" фотоальбома, а вот остальная часть шла не то, чтобы туго, но коротенькие одно-, двухстраничные заметки о видении мира, жизни, природы, людей вынуждали каждый раз останавливаться и "переваривать" прочитанное, порой возвращаясь к началу текста снова и снова.
Язык в основе своей лёгкий и летящий, но я то и дело в полёте спотыкались о некоторые определения и "выдуманные словечки". Такой прием помогает вовремя останавливаться в процессе и "прожёвывать" прочитанное, чтобы не пролететь мимо стОящих мыслей.
К тому же, форма повествования в виде заметок раскручивает мысли, и когда заканчивается текст, они продолжают крутиться в голове, получая новое развитие.
Где-то в тексте автор употребляет словосочетание "драгоценная двусмысленность". Именно так я хочу охарактеризовать это произведение, которое создавалось как автобиография, но явилось новой формой этого жанра, соединившей в себе форму дневниковых записей с глубинным философским смыслом.

Как же мне понравилась эта книга, состоящая из крошечных зарисовок, из заметок будто бы «для себя», как бы и вовсе не предназначенных для чужих глаз, но всё же... почти случайно, ненароком, невзначай и даже слегка небрежно приоткрывающих нам образ философа, столь изменившего стилистику современного гуманитарного мышления. Некоторая степень кокетства и самолюбования, конечно, здесь присутствует, но она вовсе не вредит, наоборот, она... как кристаллики соли на кромке рюмки с текилой.
Книга как бы приглашает в заманчивую интеллектуальную игру, где за яркими синкретами воспоминаний, размышлений, фантазий, чувствований надо угадать, различить маршруты и объекты рождающейся философской мысли. Но масштабы, формы, размеры, расстояния на этом игровом поле смещены, и из малого вдруг проступает контур большого, из повседневного внезапно вырастает универсальное, из обыденного просвечивает оригинальное. Р. Барт предстаёт (или хочет предстать) обычным человеком, обывателем, который любит свой сад, заваривает кофе, читает местную газетенку, ездит на велосипеде и болтает о погоде с почтальоном... Но всё это – грани, проекции, коды доступа в совершенно иную реальность его замыслов и размышлений. Он почти неслышно транслирует читателю: я не просто покупаю сыр, срезаю розу или разгуливаю в сандалиях по пыльной дороге. Я срезаю розу и вспоминаю о том, что имя – это «последний вздох, остающийся от вещей». В обед я жарю омлет и думаю о «трепете смысла» в тексте. Утром я закуриваю первую для этого дня сигару и размышляю о «литературе как матезисе». По вечерам, устав от работы, я играю Шумана на фортепиано и анализирую, «нужно ли любой ценой превращать факт в идею»...
Конечно, эта книга вовсе не «исповедь» или «дневник» и даже не беллетризированное научное эссе. Думаю, что это – своеобразная попытка соткать самого себя из той интеллектуальной атмосферы, в какой Барт представал для себя в 60-70-х годах, и созвучных ей моментов того, что происходило в его внутреннем смысловом пространстве «здесь-и-теперь». Такой способ «самоукоренения» в реальности жизни и реальности собственной памяти сродни фотографированию «мимолетностей», убеждающих нас впоследствии, что всё это было с нами на самом деле. Но одновременно это и проектирование, «вброс» себя в будущее, проступающее в рождающихся замыслах его книг. Жаль, что из них мало что воплотилось в реальность, но названия потрясающие: «Дневник Желания» (желание изо дня в день, в поле реальности), «Фраза» (идеология и эротика фразы), «Художник-любитель» (записать, что происходит со мною, когда занимаюсь живописью), «Лингвистика устрашения» (о ценности и войне смыслов), «Тысяча фантазмов» (записывать не сны, а фантазмы), «Этология интеллектуалов» (не менее важный предмет, чем повадки муравьев), «Дискурс гомосексуализма», «Энциклопедия еды» (особенно её символика), «Сборник визуальных стереотипов» («Видел, как в кафе одетый в черное магрибский араб с газетой «Монд» под мышкой клеит белокурую девицу»), «Книга/жизнь» (взять какую-нибудь классическую книгу и соотносить с нею все происходящее в жизни на протяжении года)... А так бы хотелось всё это прочитать!

Прекрасная книжка Барта о, вы не поверите, Барте: этакие удивительные приключения его мышления. Наверное, может показаться сложной, особенно тем, кто привык и любит более-менее линейные повествования с началом, серединой и концом, потому что - сплошная середина и сплошные лирико-философские "отступления" (в кавычки взял, потому что "отступление" - это когда отступают от чего-то). С другой стороны, разобраться и вникнуть можно, было бы желание - Барт даёт несколько ключей к этому своему сочинению. Например, упоминает, что Брехт советовал актёру думать о своём персонаже в третьем лице, - сравните это с употреблением местоимений "я" и "он" в тексте: Барт, говоря всё время о себе, может употреблять оба, притом иногда даже в рамках одного предложения. Получается, будто бы, что иногда он говорит о себе-авторе, а иногда - о себе-персонаже. При этом на обложке значится: "Здесь всё должно рассматриваться как сказанное романным персонажем", т. е. и "я" - тоже персонаж.
А ещё его хочется драть на цитаты, так что я буквально чуть-чуть (целое всё равно круче, но совсем удержаться не могу):
По этой книге бродит призрак афоризма...
Политика нравится мне как садовский текст и не нравится как текст садистский.
Ни у одного писателя не найти мысли о радостной, мягкой, чувственно приятной, ликующей сексуальности. Где же читать о ней? В живописи - точнее, в красках.
... в конечном счёте всё создаваемое им носило вставной характер - только между чем и чем? Что может значит чистая последовательность перерывов?

Это такая паническая тоска, доходящая до отчаяния, - я испытываю её, например, на конференциях, лекциях, заграничных приёмах, коллективных развлечениях, всюду, где тоску есть кому заметить. Значит, тоска - это моя истерия?

Он потому так часто задумывает новые книги (и не пишет их), что откладывает на потом все скучное. Вернее, ему хочется сразу писать то, что нравится, и ничего больше.

Я привык говорить мигрень, а не головная боль (может, потому, что слово красивое). Слово неточное (у меня болит не одна лишь половина головы), зато верное в социальном отношении: ведь мигрень — это классовая черта, мифологический атрибут буржуазной женщины и литератора: где это видано, чтобы мигренью страдал пролетарий или мелкий торговец? Социальное разделение проходит через мое тело — само тело мое социально.
















Другие издания


