Человек, который принял жену за шляпу, и другие истории из врачебной практики

Он все делает напевая. Но если
его прервать, он теряет нить и замирает - не узнает одежды, не узнает даже
собственного тела. Вот почему он все время поет. У него есть песня для еды,
для одевания, для ванны - для всего. Он совершенно беспомощен, пока не
сочинит песню.

Аутисты в силу самой природы своего заболевания с трудом поддаются внешним влияниям. Они обречены на изоляцию и, следовательно, на оригинальность. Их способ видения мира, если удается его разглядеть, обычно оказывается врожденным и идет изнутри. Общаясь с ними, я неизменно прихожу к мысли, что они представляют собой некую отдельную расу – странный и оригинальный подвид человечества, каждый представитель которого полностью замкнут на себя.

Пылкость гиперсостояний способна обернуться разрушительным неистовством страстей.

Очевидно, одна из сестер с особо мрачным чувством юмора пробралась в прозекторскую, стащила оттуда отрезанную ногу и, пока он спал, подложила ему под одеяло. Это объяснение его успокоило, но шуткам тоже есть предел, и он вышвырнул эту гадость из кровати. И все было бы хорошо, но, разделавшись с ней (тут ему изменил спокойный тон, и он вдруг скривился и побледнел), он сам каким-то образом выпал следом, и теперь нога составляла с ним одно целое.

Хорошее самочувствие может быть подлинным, даже если оно результат болезни.

Государственные больницы часто рассматривают как 'тотальные учреждения', способствующие деградации пациента. Это, без сомнения, справедливо, причем в колоссальных масштабах. Однако больница может стать и настоящим убежищем, о чем Гофман почти не упоминает. Измученная, потерявшаяся в мире душа иногда находит там приют и отдых - счастливое сочетание свободы и порядка, которое ей так необходимо.

В своей замечательной летописи 'Благая война' Стад Теркел приводит бесчисленные рассказы мужчин и женщин (прежде всего солдат), ощущавших вторую мировую войну как самое реальное и значительное время своей жизни, по сравнению с которым все позднейшие события казались им бледными и бессмысленными.

Философ вслушивается в эхо симфонии мира внутри себя и проецирует его обратно на мир в виде понятий и категорий.

Ф. Ницше

...Засецкий «боролся за возвращение утраченных способностей с неукротимым упорством обреченного», тогда как П.  ни за что не боролся: он не понимал, что именно утратил, и вообще не осозновал утраты. И тут встает вопрос: чья утрата трагичнее, кто более обречен — знавший или не знавший?..

Какой парадокс, какая жестокость и ирония в том, что внутренняя жизнь и воображение человека могут так и не проснуться, если их не разбудит наркотик или болезнь!