Опыты. Полное издание в одном томе

Я бы попытался в сердечных беседах внушить моим детям искреннюю дружбу
и неподдельную любовь к себе, чего нетрудно добиться, когда имеешь дело с
добрым существом; если же они подобны диким зверям (а таких детей в наш век
тьма-тьмущая), их надо ненавидеть и бежать от них. Мне не нравится обычай
некоторых отцов, запрещающих детям применять к ним обращение "отец" и
вменяющих детям в обязанность называть их более уважительными именами, как
если бы природа недостаточно позаботилась о соблюдении нашего авторитета.
Называем же мы всемогущего бога отцом, так почему же мы не хотим, чтобы наши
дети так называли нас? Безрассудно и нелепо также со стороны отцов не желать
поддерживать со своими взрослыми детьми непринужденно-близкие отношения и
принимать в общении с ними надутый и важный вид, рассчитывая этим держать их
в страхе и повиновении. Но на деле это бессмысленная комедия, делающая отцов
в глазах детей скучными или - что еще хуже - потешными: ведь их дети молоды,
полны сил, и им, следовательно, море по колено, а потому им смешны надменные
и властные гримасы бессильного и дряхлого старца, напоминающего пугало на
огороде. Если бы речь шла обо мне, я бы скорее предпочел, чтобы меня любили,
чем боялись.
Старость связана с множеством слабостей, она так беспомощна, что легко
может вызывать презрение; поэтому наилучшее приобретение, какое она может
сделать, это любовь и привязанность близких. Приказывать и внушать страх -
не ее оружие. Я знал одного человека, который в молодости был необычайно
властным; а теперь, состарившись, он, сохраняя превосходное здоровье, стал
бросаться на людей, дико ругаться, драться, словом, сделался величайшим
буяном во Франции; денно и нощно его гнетут заботы о хозяйстве, и он зорко
следит за ним. Но все это сплошная комедия, так как все его домашние в
заговоре против него: хотя он бережет как зеницу ока ключи от всех замков,
другие широко пользуются его житницами, его кладовой и даже его кассой. В то
время как он скаредничает и старается выгадать на своей пище, в его доме, в
разных частях его, расшвыривают, проигрывают и растрачивают его добро,
посмеиваясь над его бессильным гневом и бдительностью. Все в доме на страже
против него. Стоит кому-нибудь из слуг проявить преданность к нему, как
тотчас же домашние стараются вызвать в нем к этому слуге подозрительность,
которая старикам весьма свойственна. Он неоднократно похвалялся мне, что
держит своих домашних в узде, что они полностью повинуются ему и относятся к
нему с почтением, хвастался тем, как проницательно ведет свои дела, -

Ille solus nescit omnia.

{Один только он ни о чем не знает (лат. ).}

Я не знаю человека, который обладал бы более подходящими природными или
приобретенными качествами, необходимыми для управления имуществом, чем этот
дворянин, и при всем том он беспомощен, как ребенок. Вот почему я и выбрал
его как наиболее яркий пример среди многих других известных мне подобных же
случаев.
Лишь предметом бесплодного школьного диспута мог бы явиться вопрос: что
для этого старца лучше: знать ли правду или чтобы все обстояло так, как оно
есть? С виду все ему повинуются. Мнимое признание его власти заключается в
том, что ему никогда ни в чем не перечат: ему верят, его боятся, его
всячески почитают. Если он выгоняет слугу, тот складывает свои пожитки и
уходит, но в действительности только исчезает с его глаз. Старость так мало
подвижна, зрение и прочие чувства у стариков так ослаблены, что слуга может
целый год жить и исполнять свои обязанности в том же доме, оставаясь
незамеченным. А когда наступает подходящий момент, то делают вид, будто
откуда-то из дальних краев пришло жалобное, умоляющее письмо, полное
обещаний исправиться, и слугу прощают и восстанавливают в должности. Если
старик-хозяин совершает какое-нибудь действие или отдает письменное
распоряжение, которые не угодны его домашним, то их не выполняют, а затем
придумывают тысячу предлогов, оправдывающих это. Письма со стороны никогда
не передаются ему тотчас же по их получении, кроме тех, которые считают
возможным довести до его сведения. Если же какое-нибудь нежелательное письмо
случайно попадет ему в руки, то - так как он всегда поручает кому-нибудь
читать ему вслух - немедленно устраивается так, что он получает то, что
желательно окружающим: например, что такой-то просит у него прощения, между
тем как в письме содержатся самые оскорбительные вещи. Не желая огорчать
старика или вызывать его гнев, ему представляют его дела в извращенном и
приукрашенном виде, лишь бы только он был доволен. Я встречал довольно много
семей, где в течение долгого времени, а иногда даже постоянно, жизнь шла
подобным же образом, лишь с небольшими различиями.

Я не разделяю мнения тех людей, о которых говорит Аристотель; мы были
бы ближе к истине, я полагаю, если б сказали, что все зло - в их
неправильном подходе к науке. Принимая во внимание способ, которым нас
обучают, неудивительно, что ни ученики, ни сами учителя не становятся от
этого мудрее, хотя и приобретают ученость.
И, в самом деле, заботы и издержки наших отцов не преследуют другой
цели, как только забить нашу голову всевозможными знаниями; что до разума и
добродетели, то о них почти и не помышляют. Крикните нашей толпе о
ком-нибудь из мимоидущих: "Это ученейший муж!", и о другом: "Это человек,
исполненный добродетели!", - и она не преминет обратить свои взоры и свое
уважение к первому. А следовало бы, чтобы еще кто-нибудь крикнул: "О, тупые
головы! Мы постоянно спрашиваем: знает ли такой-то человек греческий или
латынь? Пишет ли он стихами или прозой? Но стал ли он от этого лучше и
умнее, - что, конечно, самое главное, - этим мы интересуемся меньше всего. А
между тем, надо постараться выяснить - не кто знает больше, а кто знает
лучше".
Мы трудимся лишь над тем, чтобы заполнить свою память, оставляя разум и
совесть праздными. Иногда птицы, найдя зерно, уносят его в своем клюве и, не
попробовав, скармливают птенцам; так и наши педанты, натаскав из книг
знаний, держат их на кончиках губ, чтобы тотчас же освободиться от них и
пустить их по ветру.

Кстати, по
этому поводу: порой я задумываюсь над тем, как это может теолог, философ или
вообще человек с чуткой совестью и тонким умом браться за составление
хроник? Как могут они согласовать свое мерило правдоподобия с мерилом толпы?
Как могут они отвечать за мысли неизвестных им лиц и выдавать за достоверные
факты свои домыслы и предположения? Ведь они, пожалуй, отказались бы дать
под присягою показания относительно сколько-нибудь сложных происшествий,
случившихся у них на глазах; у них нет, пожалуй, ни одного знакомого им
человека, за намерения которого они согласились бы полностью отвечать. Я
считают, что описывать прошлое - меньший риск, чем описывать настоящее, ибо
в этом случае писатель отвечает только за точную передачу заимствованного им
у других. Некоторые уговаривают меня [17] описать события моего времени; они
основываются на том, что мой взор менее затуманен страстями, чем чей бы то
ни было, а также что я ближе к этим событиям, чем кто-либо другой, ибо
судьба доставила мне возможность общаться с вождями различных партий. Но они
упускают из виду, что я не взял бы на себя этой задачи за всю славу
Саллюстия [18], что я заклятый враг всяческих обязательств, усидчивости,
настойчивости; что нет ничего столь противоречащего моему стилю, как
распространенное повествование; что я постоянно сам себя прерываю, потому
что у меня не хватает дыхания; что я не обладаю способностью стройно и ясно
что-либо излагать; что я превосхожу, наконец, даже малых детей своим
невежеством по части самых обыкновенных, употребляемых в повседневном быту
фраз и оборотов. И все же я решился высказать здесь, приспособляя содержание
к своим силам, то, что я умею сказать. Если бы я взял кого-нибудь в
поводыри, мои шаги едва ли совпадали б с его шагами. И если бы я был волен
располагать своей волей, я предал бы гласности рассуждения, которые и на мой
собственный взгляд и в соответствии с требованиями разума были бы
противозаконными и подлежали бы наказанию. Плутарх мог бы сказать о
написанном им, что забота о достоверности, всегда и во всем, тех примеров, к
которым он обращается, - не его дело; а вот, чтобы они были назидательны для
потомства и являлись как бы факелом, озаряющим путь к добродетели, - это
действительно было его заботой. Предания древности - не то, что какое-нибудь
врачебное снадобье; здесь не представляет опасности, составлены ли они так
или этак.