Николай Гумилев. Стихотворения и поэмы

Я женщиною был тогда измучен,
И ни соленый, свежий ветер моря,
Ни грохот экзотических базаров,
Ничто меня утешить не могло.

Н.Гумилев, "Эзбекие", 1917

Медленно, но верно я пополняю свою коллекцию книг, взятых у тестя почитать без намерения возвращать. Если учесть, что до этого объектом моей клейптоманской страсти был томик Блока, то я в известной мере могу предсказать направление будущих поисков.

Шутки шутками, но мне интересно было посмотреть – что теперь включают в сборники Гумилева, ведь книга относительно свежая. Джентельменский набор весь здесь, вместе с предисловием Георгия Иванова и путанными, наполненными самоповторами строками Ахматовой в конце. Как раз ее строки очень меня напугали, есть что-то удивительно грустное и отталкивающее в том, что человек сорок лет спустя продолжает спорить с окружающими, пытаясь доказать, что то или иное стихотворение посвящено именно ей, а не другой пассии поэта. Лежит на таких разборках, на грубых, мелочных словах о «старушках в эмиграции» и «трех дементных старухах», спорящих с ней, печать, хм, сложного характера и не менее сложной жизни.

Но оставим все это за бортом, первичны все же стихи Гумилева. У меня было очень странное чувство, что гибель его, сделавшая его столь легендарной фигурой, была удивительно случайна – заметная часть советской поэзии выросла из Гумилева, и речь не только об очевидных революционных романтиках вроде Тихонова или Багрицкого. Гумилев слишком искренне принимал на веру риторику революции – диалектика отрицания отрицания вернула очень многое из того, чем он бредил, в мейнстрим, не прошло и двадцати лет. Пусть теперь это были полярники и летчики вместо конквистадоров и пигмеев-каннибалов, но суть, на мой взгляд, от этого не изменилась (Коган с «Бригантиной» не даст соврать). Мог бы триумфально вернуться в СССР в 30-е, что твой Куприн.

Ничего не могу с собой поделать – нравятся мне эти путешествующие джентльмены. И ведь не так уж важно, с какой целью они это делают, для того, чтобы пропитаться мировым духом, как Гумилев, или в поисках пшеницы, как Вавилов (посетивший почти те же самые места, что и Гумилев, только в 1926-1927). В компанию к ним можно добавить и Арсеньева с его Дальним Востоком, а к нему и Фадеева, чей Дальний Восток в «Разгроме» не менее ярок. Есть, есть у нас своя традиция, не хуже всяких там Флоберов и Лоуренсов Аравийских.

Мы в школе и не знали, что есть такой Николай Гумилев. Случайно купила книгу. Интуитивно взяла в книжном и не могла оторваться. Волшебные, немножко печальные стихи.Не напоказ. Скорее - для себя. Манящая, притягивающая недосказанность. Хочется читать еще и еще. Хочется знать о поэте больше, чем он говорит о себе в своих стихах. Очень мужских стихах. Со щемящей ноткой неразделенной любви.
Знаете, с чем ассоциируются у меня его стихи? - с хрусталем, самоцветами, привезенными из жаркой Африки в ледяную Россию. Чистые, наполненные внутренним жаром, подаренные любимой, которой они, в общем-то не очень и нужны...

Дальше...

Из логова змиева,
Из города Киева,
Я взял не жену, а колдунью.
А думал - забавницу,
Гадал - своенравницу,
Веселую птицу-певунью.

Ах, иначе в былые года
Колдовала земля с небесами,
Дива дивные зрелись тогда,
Чуда чудные деялись сами...

Позабыв Золотую Орду,
Пестрый грохот равнины китайской,
Змей крылатый в пустынном саду
Часто прятался полночью майской.

Только девушки видеть луну
Выходили походкою статной,-
Он подхватывал быстро одну,
И взмывал, и стремился обратно.

Как сверкал, как слепил и горел
Медный панцирь под хищной луною,
Как серебряным звоном летел
Мерный клекот над Русью лесною:

"Я красавиц таких, лебедей
С белизною такою молочной,
Не встречал никогда и нигде,
Ни в заморской стране, ни в восточной.

Но еще ни одна не была
Во дворце моем пышном, в Лагоре:
Умирают в пути, и тела
Я бросаю в Каспийское море.

Спать на дне, средь чудовищ морских,
Почему им, безумным, дороже,
Чем в могучих объятьях моих
На торжественном княжеском ложе?

ХОККУ

Вот девушка с газельими глазами
Выходит замуж за американца,
Зачем Колумб Америку открыл?

Бесконечно в веках расцветание слов! У.Уитмен

Бытует представление о стихах как о чем-то хаотичном, внеземном. Что писать в рецензии, ведь они говорят, когда я не нахожу слов. Влюбившись, повторяю строки Пастернака, тоскую в чужом городе под Бродского («и в комнату с шумом врывается воздух с моря - оттуда, где нет ничего вообще») и т.д. Гумилев переводит в слова ярость решения быть романтичным. Не украдкой, а так, как бегут в бой герои Толстого.
Сейчас Кронштадт - грустное зрелище, но вспоминаю его с восторгом. Мир кажется маленьким при планировании путешествий, охватным: визы, достопримечательности, цены. На морской же набережной не видно другого берега, именно в этом месте родился Николай Степанович.
Есть ощущение, что поэзия ведет Гумилева (через непростую любовь, поездки в Европу и Африку...), а не является итогом жизни, которую для краткости называют интересной. Анна Ахматова не была в восторге от экзотики (леопардов, жирафов, принцесс), но представить себе без этого творчество Гумилева невозможно. Листаю сборник в поисках «слова в простоте».

Чаще всего поэт один на один с земным миром. «Жираф» - свидетельство понимания своей оторванности. Эта пропасть - не результат образа жизни, даже характера. Стихи о ней проникнуты грустью решенного вопроса, хорошо это ощущение передает песня Ника Кейва As I sat sadly by her side, музыкальная рифма к «Жирафу»:
As I sat sadly by her side
At the window, through the glass
She stroked a kitten in her lap
And we watched the world as it fell past
Гордость - наиболее подходящее слово.
Гумилев не отчитывается даже перед высшим судом («Душа и тело»). Но это не та мужественность, что возьмет желаемое силой, а стоицизм.

У Гумилева редко встречаются бытовые сцены, как и социальные комментарии.
Стихи как жанр интересны многослойностью, для каждого - свой уровень понимания: для ребенка это сказки, влюбленный найдет поддержку, знающий историю - метафоры, интересующийся Серебряным веком - аллюзии на персон того времени. «Пророки» - пример сближения с реальностью, можно угадать Блока и кружок Иванова в «башне».
Трамвай мировой истории мчится, пассажиры не могут выйти, конечная угадывается в тумане, что об этом говорить. В стихотворении 1909 «Выбор» поэт предрекает падение созидающих башню и смерть разрушающих её, как падут на дно мирового колодца царская семья, а затем и ярые революционеры. Это не заметка на злобу дня, а наблюдение глупца на холме из песни Битлз, лишенное революционного задора, предостережений и оценки. Все умрут - это не новость, как общеизвестность - не есть настоящее знание, но Гумилев пишет, что в детстве верил в это (в конечность своей жизни и жизни всего мира), зрелые стихи полны утверждений, а смерть поэта в 35 лет ставит точку.
Гумилев хоть и писал, что земное - суть ненужное, участвовал в литературной жизни, друзьям весело рассказывал планы на годы вперед, учил молодых людей стихосложению. Разделить лирического героя и поэта все равно не выходит, стихи на удивление гармоничны, ничто не выбивается из общего тона. Война также полна доблести, в ней есть место милости к побежденному («Война»), источник отваги - то же чувство растворения в реке времени (позже Хемингуэй утвердит этот образ в эпиграфе из стихотворения Джона Донна: колокол звонит по каждому из нас), когда адреналин от сражений усиливает красоту зведного неба над головой, но гибель боец встретит с достоинством.

В 1921 году Гумилев пишет стихотворение «Мои читатели», где подводит итог. Серебряный век в разгаре, а поэт гордится отсутствием неврастении, душевности и многозначительных намеков!
Сравните с «Нобелевской премией» 1959г. Пастернака:
Что же сделал я за пакость,
Я убийца и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей.
Но и так, почти у гроба,
Верю я, придет пора —
Силу подлости и злобы
Одолеет дух добра.
У Гумилева все одолеет бесстрашие. Мечта соседствует с ужасом, истины в жизни (и после смерти тоже, см. «Память» 1921г.) нет, Гумилев обращается не к экзотике как таковой, а к неизведанному, недоступному, как ученый сквозь линзу микроскопа исследует невидимый мир. Поэт почти не задает вопросы, те, что есть либо сразу получают ответ, либо вовсе его не требуют. Он знает, что женщина его не любит - или что любовь пришла, что скрипач погибнет, эта уверенность передается читателю за счет неоднократного повтора «я знаю».

Описания - несмотря на всю романтичность - детальны, ясны и энергичны, читавший раз, уже не сможет забыть образы, короткие яркие фразы, персонажей: пиратов, бродяг, зверей...
Сквозь строки тихо ступает Анна Ахматова. Женщина в стихах Н.С. удивительно неприсутственна: печально смотрит, заносит руку с ножом, ждет или прощается перед боем («Девушке»). Здесь, конечно, сказывается образ Анны Андреевны: надменна, молчалива, жестока и прекрасна. Лирическая героиня еще дальше, чем Африка, кубок уже отравлен, колокольчик продан и поэт смиряется со своей судьбой, не требую (гордость!) любви. Но поэзия не была бы так популярна, если бы сквозь рыцарскую традицию не проступала любовная чувственность, а под ней - уязвимость мальчика, увидевшего когда-то красоту этого мира и сумевшего её передать.

Гумилев, как и хотел, не выбивает у читателя слезу, не торгует смехом.
Но огонь горит, и столетие спустя я чувствую эту ярость.

Яркий, экзотичный и мужественный романтизм Николая Гумилева окутывает цветными шелками и осыпает яркими самоцветами, обдает брызгами Красного моря.

А дюны и оазисы,  буйволы и ягуары, вожди и бой барабанов уносят вас в другие миры.

Гумилев не похож ни на кого в русской поэзии. Он солёный ветер. Он звёздное небо.  Он храброе сердце, тонкая душа и яркое перо.

Его лирика сверкает не для каждого. Она не подходит к любому моменту - с ней надо совпасть, и тогда вы заскользите как сёрфер, обозревая все красоты нашего мира с необычного ракурса, с необычным чувством.

Приведу, полагаясь на память, а потому не совсем точно, цитату Дмитрия Быкова про серебряный век, что это была теплица, в которой жарко, и всё цвело буйным цветом, правда это её и сгубило, потому что в какой-то момент растениям стало тесно и они пробили стеклянную крышу теплицы. Николай Гумилев цвел, как мне представляется, в самой прогретой и жаркой части теплицы, где выжить и разрастись способно только экзотическое, не наших широт растение.

Для меня поэтика Гумилева это исключение из всех русских поэтов, он один из немногих, кто идет не внутрь, а раскручивается вовне, кому тесно смотреть в окно, и его строки уводят тебя за линию горизонта. Мне повезло, и со стихами Гумилёва я познакомилась уже в школе, и вот это про капитанов, конквистадоров, абиссинию, шло параллельно с книгами Магидовичей, Верна, с текстам про открытие неведомых ранее земель. Сейчас то я выросла, и понимаю, что не только, и даже не столько про дальние страны его стихи, но тогда же Гумилев был чистый Гэндальф, по вине которого тысячи мальчиков и девочек однажды утром уходили в большое путешествие.

Когда ты взрослый, то видишь, что конквистадор умирает, женщины холодны и надменны, и может статься, дорога это не только открытие, это еще и бегство. И с обреченностью понимаешь, что не проедешь мимо зеленной, где эта страшная бочка с отрубленными головами и сам ты конечно тварь еще скользкая, но что-то там свербит, в плечах, хотя и нет пока ничего.

Хотелось написать что-то про раннюю и нелепую гибель, про тупых и подозрительных, но давайте представим, что поэт продолжает путешествовать, от какой-то точки с географическими координатами и до бессмертия.