Вальтер Скотт. Собрание сочинений в 10 томах (комплект)

— Вы получите сейчас семейный портрет в полном объеме — так легко сделать это одолжение, что отказать в нем невозможно. В Перси, старшем сыне и наследнике, больше от пьяницы, нежели от собачника, задиры, лошадника и дурака. Мой милейший Торни более задира, нежели пьяница, собачник, лошадник и дурак. Джон, который семь дней в неделю ночует в горах, тот прежде всего собачник. Лошадник ярче всего представлен в Дике, который готов лететь за двести миль, не слезая с седла, чтобы поспеть на скачки, где его облапошит каждый кому не лень. В Уилфреде же глупость настолько преобладает над всеми прочими качествами, что его можно назвать просто дураком.

Нередко натуры восторженные создают в своём воображении некий идеальный образ, а затем сами себя обманывают, находя отдалённое с ним сходство в каком-либо реально существующем лице; при этом фантазия их немедленно и совершенно бескорыстно спешит наделить его всеми свойствами, необходимыми для того, чтобы он стал неким воплощением beau ideal. Но никому, пожалуй, даже в счастливейшем браке с любимым человеком не удавалось обнаружить всех ожидаемых в нём качеств; в огромном большинстве случаев мечтателя очень скоро постигает величайшее душевное разочарование, и ему становится ясно, что он построил воздушный замок своего счастья на призрачной радуге, которая сама возникла, лишь благодаря особому состоянию атмосферы.

...– Я, без сомнения, говорю с мастером Рэвенсвудом? – спросил полковник, когда они достигли этого уединенного места.
Незнакомец молчал.
– Так, значит, я говорю с убийцей моей сестры? – воскликнул Шолто, дрожа от злобы. [Это не тот майор Шолто, что из "Шерлока Холмса"]

– Вы назвали мое имя, – ответил Рэвенсвуд глухим, прерывающимся голосом.

– Если вы раскаиваетесь в том, что сделали, – сказал полковник, – то пусть прощает вас бог! Меня же вы не растрогаете! Вот мера моей шпаги, – прибавил он, протягивая Рэвенсвуду листок бумаги, – время встречи – завтра на рассвете, место – песчаная коса к востоку от Волчьей Надежды.

Рэвенсвуд взял листок; казалось, он был в нерешительности.
– Не доводите до последней крайности несчастного, уже и так доведенного до отчаяния, – произнес он наконец. – Живите с миром, пока можете, а мне дайте умереть от чьей‑нибудь другой руки.

– Нет, не бывать этому! – воскликнул полковник. – Или я убью вас, или вы довершите гибель моего семейства, убив меня. Если вы не примете мой вызов, знайте: я буду всюду преследовать вас, буду оскорблять вас, пока имя Рэвенсвуда не станет символом бесчестья, благо оно уже стало эмблемой низости.

– Вам не удастся покрыть позором честное имя Рэвенсвудов, – гневно воскликнул Эдгар. – Если суждено, чтобы с моей смертью угас наш славный род, я обязан памяти предков оградить их от бесчестья. Я принимаю ваш вызов и согласен на все условия. Полагаю, у нас не будет секундантов?

– Мы встретимся одни, – сказал полковник Эштон. – И только один из нас вернется после поединка.

– Да простит господь душу того, кто падет, – произнес Рэвенсвуд.

– Аминь! – отозвался полковник. – Эту милость я готов оказать даже смертельному врагу. А теперь расстанемся, нам могут помешать. Итак, завтра на рассвете, на песчаной косе к востоку от Волчьей Надежды, оружие – шпаги!

– Превосходно! Я не заставлю себя ждать, – ответил Рэвенсвуд..."