Избранное

Сегодня у Михаила Михайловича Пришвина день рождения. Как-то так сложилось, что до сих пор я не написал ни одного отзыва не его произведения, поэтому сегодняшнее событие расцениваю как прекрасную возможность исправить этот недочёт. И хочу вспомнить об одном из самых лучших и известных его творений - сказке-были "Кладовая солнца".

Известно, что такое жанровое определение как "сказка-быль" дал своему произведению сам автор, у него была очень своеобразная теория об эволюции сказки. По мнению Пришвина "новая сказка" без Бабы Яги и Ивана-дурака должна вписываться в ткань реальной жизни. Автор следует своим принципам, в "Кладовой солнца" указан точный год происходящих событий - 1942, присутствуют детали, указывающие на то, что где-то идет война, но сюжетные пространство и время сказки как бы закапсулированы, они существуют в каком-то своем, именно сказочном измерении.

Есть писатели, которых можно читать по диагонали, пропуская ненужные отступления, которые позволяет себе автор, стараясь не упустить главного проследить основную сюжетную линию. Пришвин не таков, читать его подобным образом - напрасно тратить время, его читают не для того, чтобы получить удовольствие от сюжета, а для того, чтобы получить удовольствие от русского языка, которым он владеет безукоризненно. Поэтому неподготовленному читателю Пришвин часто кажется скучным и занудным, а те, кто знает, какие сокровища скрываются в его текстах, перечитывают его вновь и вновь.

Приходилось слышать и диаметрально противоположные упреки в адрес автора, одни сетуют, что у Пришвина слишком много описаний природы, и сюжет отходит на второй план, другие, наоборот, недовольны тем, что сколько бы много не было природы, все же автор обозначает, что главное для него - человек. Но мне кажется, противоречия в этом нет, с одной стороны Пришвин - вдохновленный певец родной природы, с другой - для кого же воспевать природу, как не для человека, ведь вся её прелесть не существует, если нет человека, нет его ощущений. Глаз должен насладиться прекрасными видами, игрой света, трепетом растений, грациозными движениями животных, ухо - звуками - шум прибоя или водопада, трели птиц, шелест листвы, кожа должна ощутить дуновение ветра, тепло солнца, холод мороза...

Вот и в "Кладовой солнца" роль главного героя природа делит с людьми. Настя и Митраша - "золотая курочка" и "мужичок в мешочке" проходят серьезное испытание, столкнувшись с природной стихией, которая заставляет их сдать суровый и опасный экзамен. Природа испытывает и провоцирует ребят, устраивая у Лежачего камня ссоры деревьев и птиц, общее настроение передается детям, и возникают условия для дальнейших испытаний.

Ими движет эгоизм и жадность, Митраша неумолимо стремится к опаснейшей Слепой елани, Настя находит ягодную палестинку и забывает обо всём на свете. Здесь необходимо обратить внимание на противостояние добра и зла, необходимое для сказочного сюжета, которое предстает снова в природных образах: собака Травка и волк Серый помещик.

И снова человеческий фактор оказывается превалирующим в природном контексте, ведь даже в том, что Травка вытащила Митрошу из болота, заслуга не столько её, сколько покойного охотника Антипыча, ведь это за него приняла Травка Митрошу, ведь ей казалось, что она спасает старого хозяина.

Всё заканчивается благополучно, дети встречаются и мирятся, Митроша утверждается в своей мужественности, убивая Серого помещика, Настя - в женственности, преодолев в себе жадность и отдав собранную клюкву сиротам из блокадного Ленинграда, которые живут в их деревне.

И, напоследок, несколько слов о названии - "Кладовая солнца". Так автор называет болото, которое хранит солнечный огонь и тепло, накапливающиеся в растениях. Это солнечное тепло и становится той силой, которая приходит в решающий момент на помощь главным героям, это тепло объединяет природу и лучший её продукт - человека.

Об этом сборнике рассказов я узнала из книги Агния Барто - Найти человека и невольно сравнивала то, как разные писатели повествуют о трагичных судьбах ребят, при этом сопоставление оказалось не в пользу данного произведения. На мой взгляд, Пришвин, как «певец природы», о детях пишет слишком отстраненно, т.е. для него примерно равны что они, что побеги деревьев, даже, возможно, на мой придирчивый взгляд, природа волнует автора больше, во всяком случае ее он может описать лучше, чем переживания ребят.

В данном произведении очень многое вызывало мое несогласие или удивление, хотя, конечно, надо учитывать, что истории писались в прошлом веке, когда отношение к сиротам и усыновлению было совсем иное. Но, например, я никак не могу понять, что заставляет рассказчика спрашивать у потерявшего мать ребенка: ты кого больше любишь, папу или маму? (в целом, это вообще странный с современной точки зрения вопрос, даже если у малыша живы и папа, и мама)

Непривычно выглядит и тот посыл, что лучшее, что можно желать таким деткам, это забыть поскорее прошлое, своих погибших родителей, начать жизнь с чистого листа (сейчас, насколько я знаю, стал основным иной подход: все «забытое» никуда не уходит и живет в подсознании как бомба замедленного действия, правильнее не делать тайн из прошлого, не заталкивать боль внутрь, а проговаривать, выплёскивать ее)
Поэтому мне было странно читать о том, как от мальчика прячут письма от отца, сражающегося на фронте, чтобы его не расстраивать, пусть лучше он вовсе забудет папу (ведь ребенок же сейчас «чистый лист»), чем будет тревожиться за жизнь отца.

Или, например, история девочки, которая была очень «удобным» ребенком, ведь она тоже забыла родной дом, поверила, что приемная мама и есть ее родная, а когда вдруг осознала, что это не так, то приемная мать вдруг впала в истерику, стала биться головой об стену и стонать. Разумеется, бедная малышка поспешила ее успокоить, сказав, что любит, что женщина, конечно же, «настоящая мама».

Все это напоминает мне рассказ Любовь Воронкова - Девочка из города где от героини тоже требовали, чтобы она скорее забыла прошлое, стала называть мамой чужую ей женщину.

Еще весьма несовременной выглядит история о том, что детский дом и «общая мама» на 300 детей лучше, чем родная мать, которая учит подлостям ( хотя в этой истории биологическая мама действительно весьма далека от идеала – бросила ребенка в блокадном Ленинграде, эвакуировалась без нее, а теперь пытается вернуть, приучая по-тихому пользоваться ворованным).

Или момент, когда из всех детей пришедший в детдом генерал выбрал себе одного мальчика, а воспитательница оставшимся детям объяснила это тем, что они сами виноваты, что их не выбрали, так как недостаточно воспитанные.

В общем, подводя итог, этот сборник можно посоветовать поклонникам Пришвина, а также тут могут найтись занимательные подробности о нравах и правилах жизни общества, весьма сильно изменившиеся в наше время, для любителей исторических зарисовок.

Эта удивительная книга подарила мне две совершенно противоположных эмоции: с одной стороны я испытала восхищение, а с другой утвердилась в мысли, что никто в жизни меня больше не заставит читать Пришвина. И самое интересное, что причина этих чувств одна: язык и стиль автора. Мне вспомнился анекдот про дом-музей Пришвина, который точно отражает суть творческой индивидуальности автора. С одной стороны Пришвин - величайший мастер слова, у которого невероятный арсенал слов для описания природы и явлений, и пожалуй, никто никогда так искусно не описывал красоту. С другой стороны, читать это... мягко скажем, скучно и нудно. Повесть "Женьшень" в моем издании по объему всего сто страниц с многочисленными иллюстрациями я читала неделю, и дочитывала уже на морально-волевых усилиях. И наверное я бы бросила это чтение, если бы не существенная причина, по которой я вообще взялась за книгу - действие повести происходит в приморской тайге на берегу Тихого океана, а так уж вышло, что моя жизнь в некоторой степени связана с этим краем, и меня неизменно тянет в Приморье в каждый отпуск; даже созерцание пейзажей края сквозь стекло автомобиля не может не вызывать трепет в душе, а уж что и говорить об эмоциях, которые охватывают вас, если вы немного углубитесь в тайгу. Конечно этот чудесный край заслуживает быть описанным прекрасным русским языком, тем более таким мастером слова как Пришвин. А его описание пятнистых оленей меня удивило больше всего. Сколько раз мы видели в зоопарках этих красивых животных, во многих питомниках даже есть возможность кормить оленей с рук, но даже один взгляд на оленя в неволе не сравнится с описанием писателем этих животных в дикой природе. Это совсем другие звери - величественные, на них невозможно смотреть без замирания в душе, без трепета и волнения. То что сделал Пришвин в своей повести - это настолько круто, что у меня нет слов передать своё восхищение. А учитывая, что автор прожил в Приморье всего несколько летних месяцев, кажется просто невероятным то, что он так прочувствовал эти места, как будто провел в тайге долгие годы.

Но нельзя обойтись и без ложки дегтя, а в данном случае его здесь целое ведро. Пришвин во всем видит красоту, и конечно это прекрасно, но нельзя же одни понятия подменять другими только по одной этой причине. С самых первых страниц повести меня насторожил этот момент, а уже к концу книги мое недовольство перешло в крайнее возмущение.

Главный герой повести, от лица которого ведётся повествование, показан Пришвиным таким высокоблагородным, распрекраснейшим честным человеком, который смотрит на все философски и во всем видит красоту. А что на самом деле? Этот человек - дезертир, бежавший с войны в тайгу, он встречает обитающего здесь китайца-браконьера, который тоже показан автором таким якобы мудрым старцем, нашедшим в манчжурской тайге свой корень жизни. А на самом деле вполне себе осязаемый корень жизни женьшень он продает "купезам" (купцам) за большие деньги, которые зовёт "лекарством". Также наш "мудрец" прекрасно понимает, что этот драгоценный товар достанется "машинкам" (мошенникам), а не тем, кто по-настоящему его достоин. Но Пришвин все это подаёт так, как будто эти двое - дезертир и браконьер самые благородные люди на планете, и только они поняли мудрость природы, а потому достойны тут пакостить. А как они напакостили дальше? У меня пар из ушей пошел, когда наш блогородный "капитан" (так его называет китаец) убивает оленя из любопытства: почему это его панты (рога) окостенения и не меняются из года в год? Пристрелил зверя просто так, чтобы выяснить, что олень был всего лишь оскоплен! А скольких он перестрелял барсов (леопардов)! Ну и наконец нашего "героя" озаряет гениальная мысль, он решил переловить оленей и организовать панторезное хозяйство. Панты считаются целебным средством, и китайские "купезы" дадут за них много-много "лекарства" (денег). И настал пик моего возмущения: наши фермеры благополучно отрезают живые мягкие пульсирующие панты самого красивого оленя-главаря, а животное обливаясь кровью закатывает от боли глаза и практически теряет сознание. И что говорит наш "капитан"? - Я "сохраню для себя как идеал", что это благородное животное даже в такой ситуации не потеряло достоинства и не унизилось. Обалдеть! Сохранит он, видите ли, как идеал! Как хотите, но это просто сволочь, которая прикрывается какими-то абстрактными размышлениями о прекрасном и вечном. И самое интересное, что читателю на самом деле сложно разглядеть истинную сущность этого человека за всей этой словесной мишурой. Есть только поступки, по которым, казалось бы, можно было судить о человеке, но и эти поступки описаны почему-то как само собой разумеющиеся, и как будто ничего предосудительного в них нет. Все прекрасные слова повести как будто туманом покрывают истинное положение вещей, подменяя миражом. И чтобы разглядеть, что же произошло на самом деле, вам нужно продраться сквозь эти слова, не поддаваясь их очарованию и магической способности приводить душу в умиротворяющее спокойствие.

Не смотря на все сказанное я безумно рада, что прочла эту повесть и наконец познакомилась с творчеством великого писателя. Но читать что-то ещё у Пришвина у меня нет никакого желания. Очень сомневаюсь, что со временем я изменю своё отношение к его творчеству: я снимаю шляпу перед его талантом, но прохожу мимо.

____
Анекдот:
- Алло, здравствуйте! Тут неподалёку, вперемешку с птичьим клёкотом и ненавязчивым шёпотом ветра, будто озаряя багрянцем зеленеющие волны берёзовой рощи, обдавая жаром словно летнее солнце в разгар знойного душного июльского лета, испуская лёгкую дымку подобно поднимающемуся туману от раскинувшейся глади озера на рассвете, распугивая лесных обитателей - работящих бобров, мудрых ежей и беззаботных свиристелей, догорает дом-музей Пришвина. Нет, высылать машину теперь уже не нужно.

В 1907 году Михаил Пришвин отправляется в путешествие по русскому Северу: Онежское озеро, Карелия, Соловки, Кольский полуостров. Не обойдет своим вниманием автор и Норвегию. По возвращению в Россию Пришвин публикует свои очерки и сейчас мы можем прочесть "В краю непуганых птиц" и "За волшебным колобком".

Покинув границы Петербурга, автор окунается в мир, застывший во времени... Михаил Михайлович образно рисует суровую северную природу и в очерках Пришвина вся эта красота приобретает почти сказочный размах.

Некоторые главы посвящены конкретным людям, ярким характерам, быту и поверьям северян. И это можно назвать отдельной ценностью двух повестей.

Как писал сам Пришвин: "Я о природе пишу, а о человеке думаю". И это чувствуется. В каждом эпизоде повести чувствуется единение человека и природы. Чувствуется их взаимопроникновение, слияние одного мира и другого, единство всего живого.

Произведение живое и интересное. Пришвин передаёт со страниц своей книги любовь к северу, с каждой новой страницей вы окунаетесь в этот суровый северный мир, в его красоту и простоту. За тысячу лет в нем словно ничего не изменилось. И от этого контраст русского Севера с Норвегией только сильнее. Но Михаил Михайлович не дает свою оценку, он просто описывает то, что видит. А читатель уже может сделать свои выводы сам.

Отдельно хочу отметить интересную идею с волшебным проводником в виде колобка. Она придает некую сказочность повести. Колобок путает следы и уводит читателя все глубже то ли в фантазию, то ли в реальность.

В своих произведениях Михаил Пришвин передал ощущение северной природы, быта и говора.

Обе эти повести нельзя читать на бегу. Они требуют вдумчивого и неспешного чтения, чтобы открыть для себя русский Север, чтобы насладиться прекрасным слогом Пришвина и судьбами людей, которые ему встретились в этом путешествии.

Не так давно у меня была депрессия.
Не хотелось ни читать, ни смотреть фильмы, ни есть, ни глядеть на этот грустный мир, словно бы населённый гротескными актёрами.
Я сидел на лавочке в парке и смотрел на своё левое запястье: на нём были голубые, нежные веточки крови, удивительно похожие на веточку клёна, росшего рядом со мной.
Моя кровь как бы шумела листвой надо мной и шептала о чём-то.
Как в детстве, когда прикладывал ракушку к уху и слышал ладонный шум моря, я приложил запястье к уху, в надежде услышать вечерний прибой листвы.
Но прибоя не было.
Осень моего запястья сквозилась, истекала голубой тишиной неба.
До высокой веточки надо мной я дотянуться не мог, а мне так хотелось её поцеловать...поцеловать всю ту нежность о подруге, с которой я был разлучён, которая так тепло и счастливо жила в лиственной пульсации крови.
Приблизив губы к запястью, я поцеловал его, закрыв глаза, как и полагается при поцелуе.
Надо мной шумела алая листва клёна и первые звёзды как бы тоже шумели лиственным и мигающим светом своим, по осеннему опадающим на землю.
Я целовал и этот шум листвы и эти звёзды и.. подругу в своих синих веточках вен.

Но сердцу было всё так же зябко и темно.
В какой-то миг я заметил перед собой, в воздухе, двух алых жучков: словно моя тайная мысль, полоснув по запястью, высвободила две капельки крови и они невесомо замерли между небом и землёй, как и моё сердце.
Я держал пальцами своё запястье и любовался на мерцания капелек крови под первыми звёздами: казалось, если я ослаблю пальцы, то перед моей грудью, лицом, засверкает много-много капелек крови, живых и счастливых, исполненных памятью о подруге и моей любви к ней.

Всё стихло. Капельки насекомых куда-то пропали. Холодно сердцу было под первыми звёздами, словно холод исходил от звёзд и беспредельных, чёрных пространств между ними, которые я ощущал в душе, как разлуку с подругой.
Наклонился за алым клиновым листочком к земле, словно за своим сердцем, и замер: под моей левой коленкой сидели два алых жучка и.. занимались любовью.
Это было так странно, забавно-чудесно: на мне, исполненным тоски и неподвижной грусти, словно я был естественной частью природы, живые и счастливые существа занимались любовью, не замечая меня и моей вселенской грусти.
Я улыбнулся им и на сердце почему-то стало светло и тепло.

Мимо меня проходили девушки и парни, и тоже не замечали моей грусти, но не замечали они и счастья жучков на мне, зарождения новой жизни, столь же таинственной, как и жизнь на далёкой и грустной звезде.
А я улыбался. Сердце, как капля дождя на заре, как бы сорвалась с листа и капнуло в лужу, с отражёнными в ней небом и птицами, летящими словно бы на звёзды, на юг вечернего света.
Улыбчивая рябь от лужицы под моими ногами пошла дальше, распространяясь на всё моё существо и даже память о друге: я улыбался уже прохожим, звёздам и своему незримому другу, слитого с красотой вечера.

Что-то чудесное свершилось в тот миг на лавочке, а этого никто не замечал.
Я улыбался прохожим и время от времени, как добрый ангел или Пан, прикрывал от чужих глаз алое счастье жучков на моей левой коленке, и от этой почти что райской стыдливости, обнажившей и мои чувства, которые вдруг стали видны миру, я улыбался ещё больше.
Так, самым неожиданным образом природа исцелила мою грусть, когда я доверился ей и стал её частью.
В этот вечер придя домой когда счастливые звёзды светили уже во всю, как бы заселённые птицами ( опять же, из какой-то чисто райской деликатности дождался, пока жучки закончат своё дело), я нехотя взял с полочки томик Пришвина, и… пропал в нём с головой, ощутив в его строчках — продолжение улыбчивой ряби своего сердца.
В моих ладонях как бы включили свет, и окна страничек зажглись, и я приник к ним лицом и рукой, словно бы уставший, я долго скитался среди ночи, и вот набрёл на странное окошко, и, заглянув в него, увидел там друга и приют своей истомлённой душе.

Эта книга собрана из дневниковых записей Пришвина и состоит из 3 частей: Дорога к другу, Раздумья и Зеркало человека.
Ощущение, что каким-то чудом очутился в Эдеме детства и вошёл в осенний лес, шумящий не только листвой, но и звёздами.
Мысли, чувства, воспоминания Пришвина, растут деревьями и кустами.
И как ни чудесно в этом лесу души, порой ловишь себя на мысли, заходя всё дальше, что быть может не нужно подходить к каждому деревцу мысли: сердце само подскажет, к какому подойти и коснуться рукой.
Так, после череды утомительно-прелестных и однообразных мыслей, словно высоких стволов, душа выходит вот на такое чудо.
Этот эпизод из жизни Пришвина, похож на пронзительный пейзаж из неснятого фильма Тарковского по сценарию Андрея Платонова.

Вот такие вот милые и почти райские охотники жили в России.
В дневниках Пришвина нет ничего лишнего, никакого быта, одно бытие.
Вторая часть — Раздумья, кажется слегка утомительной, словно бы вышел из высокого леса на просеку, где видна жизнь человека и эпохи, срубленные деревья.
Но и здесь есть своя прелесть и грусть: человек готовится к смерти и как бы подводит итог своим мыслям.
Да, не Достоевский, не Платонов.. но как по детски радуешься за человека, что в ворохе его мыслей, жизни, сверкнуло что-то редкое, дивное, словно душа того же Платонова, но в нежном отдалении вечера, как звёздочка дальняя.

Словно лиственный отлив сошёл с вечереющего неба, обнажив внимательную синеву и звёзды.
Деревья как бы оделись инеем звёзд.
Хочется сердцем ступить в эту обнажившуюся отмель тишины: сердце нежно продавит во влажном песке тишины свой след и он заполнится синевой.
Каждое сердцебиение, как в детстве и в любви, оставляет за плечами крылатые, парные, синие следы.
Хорошо бы с другом идти вот так, рука об руку, оставляя синие следы.

У Набокова есть чудесный стих: Знаешь веру мою?

Слышишь иволгу в сердце моем шелестящем?
Голубою весной облака я люблю,
райский сахар на блюдце блестящем;
и люблю я, как льются под осень дожди,
и под пестрыми кленами пеструю слякоть.
Есть такие закаты, что хочется плакать,
а иному шепнешь: подожди.
Если ветер ты любишь и ветки сырые,
Божьи звезды и Божьих зверьков,
если видишь при сладостном слове "Россия"
только даль и дожди золотые, косые
и в колосьях лазурь васильков,-
я тебя полюблю, как люблю я могучий,
пышный шорох лесов, и закаты, и тучи,
и мохнатых цветных червяков;
полюблю я тебя оттого, что заметишь
все пылинки в луче бытия,
скажешь солнцу: спасибо, что светишь.

Вот вся вера моя.

Дневники Пришвина, как и его творчество в целом, как бы продолжают этот стих.
Более того, эта тональность строки Набокова: «полюблю», обращена ко многим из нас, сквозь нас, в царство растений и животных, словно к нашим забытым друзьям в Эдеме.
Из заголовка Пришвина к дневнику 1947 г.

Удивительное, почти райское чувство некой торжественной общности, в объятия которой Пришвин хочет вместить всех людей, всю милую природу, искусство.
Так наверное дружили в раю… вбирая в это чувство не только дорогих нам людей, но и всю милую нам природу, которая становится полноценным участником этой дружбы.
Пришвин пишет об андрогинной, райской природе человека в соприкосновении с прекрасным и искусством.
Однажды к Пришвину за столик в кафе подсели две девушки.

• Почему в ваших книгах задушевность?

• Нет, люблю не человека, а язык, держусь близости речи, а кто близок к речи, тот близок и душе человека.