На Западном фронте без перемен. Три товарища. Черный обелиск

Sevillya10 июля 2019 г.

- Война загубила нас для всего.
Он прав. Мы уже не молодёжь. Уже не хотим штурмовать мир. Мы беглецы. Бежим от себя. От своей жизни. Нам было восемнадцать, мы начинали любить мир и жизнь, а пришлось по ним стрелять. Первый разрыв снаряда попал нам в сердце. Мы отлучены от созидания, от стремления, от движения вперёд. Мы более в них не верим, мы верим в войну.

28

843

reader-1004029 февраля 2011 г.

-Ты веришь, что потом еще что-нибудь есть?
– Да, – ответил я. – Жизнь так плохо устроена, что она не может на этом закончиться.

28

1,3K

shvayak24 августа 2009 г.

Обладание само по себе уже утрата. Никогда нельзя ничего удержать, никогда!

28

1,4K

serovad22 ноября 2013 г.

Поесть досыта - это так же ценно, как иметь надежный блиндаж; вот почему мы с такой жадностью охотимся за едой, - ведь она может спасти нам жизнь.

27

2,1K

aleks24212 августа 2013 г.

— Странно все-таки, как подумаешь, — продолжает Кропп, — ведь зачем мы здесь? Чтобы защищать свое отечество. Но ведь французы тоже находятся здесь для того, чтобы защищать свое отечество. Так кто же прав?

27

1,7K

JuliaTreta16 сентября 2012 г.

Раздвоение личности - это обычное желание убежать от самого себя.

27

2,1K

Mademoiselle27 апреля 2009 г.

«Самая тяжелая болезнь мира - мышление! Она неизлечима.»

27

900

Mademoiselle27 апреля 2009 г.

«Родиться глупым не стыдно, стыдно только умирать глупцом.»

27

1K

Bucherwurm66628 сентября 2019 г.

Родиться дураком не позор. А вот умереть дураком стыдно.

26

213

ArmidaBriseida16 июня 2019 г.

Я просидел довольно долго, размышляя о всякой всячине.В частности, о том, как в своё время мы вернулись с фронта, молодые, ни во что не верящие, словно шахтёры, выбравшиеся на поверхность из обвалившейся шахты. Нам хотелось ринуться в поход против лжи, эгоизма, алчности, душевной косности - против всего, что вынудило нас пройти через всю войну. Мы были суровы и могли верить только близкому товарищу или таким вещам, которые никогда нас не подводили, - небу, табаку, деревьям, хлебу и земле. Но что же из всего этого получилось? Всё распалось, пропитывалось фальшью и забывалось. А если ты не умел забывать, то тебе оставались только бессилие, отчаяние, равнодушие и водка. Ушло в прошлое время великих человеческих и даже мужских мечтаний. Торжествовали дельцы, Продажность. Нищета.

"Вам хорошо, вы одиноки", - сказал мне Хассе. Всё это, конечно, так - одинокий человек не может быть покинут. Но иногда по вечерам эти искусственные построения разлетались в прах, а жизнь превращалась в какую-то всхлипывающую, мечущуюся мелодию, в водоворот дикого томления, желания, тоски и надежды все-таки вырваться из бессмысленного самоодурманивания, из бессмысленных в своей монотонности звуков этой вечной шарманки. Не важно куда, но лишь бы вырваться. О эта жалкая потребность человека в крупице тепла. И разве этим теплом не могут быть пару рук и склонённое над тобой лицо? Или и это было бы самообманом, покорностью судьбе, бегством? Да и разве вообще существует что-то, кроме одиночества?

-Ты, конечно, понимаешь, о чём речь. О простой душе, ещё не изъеденной скепсисом и этакой сверхинтеллектуальностью. Парсифаль был глуп. Будь он умнее - никогда не стал бы завоёвывать чашу святого Грааля. В жизни побеждает только глупец. А умному везде чудятся одни лишь препятствия, и, не успев что-то начать, он уже потерял уверенность в себе. В трудные времена наивность - самое драгоценное из всего, волшебная мантия, скрывающая от тебя беды, в которые суперумник, словно загипнотизированный, то и дело попадает.

Я остался. Кроме Фреда, в баре никого не было. Я разглядывал старые освещённые карты на стенах, корабли с пожелтевшими парусами и думал о Пат. Я охотно позвонил бы ей, но заставлял себя не делать этого. Мне не хотелось думать о ней так много. Мне хотелось, чтобы она была для меня нежданным подарком, счастьем, которое пришло и снова уйдёт, - только так. Я не хотел допускать и мысли, что это может стать чем-то большим. Я слишком хорошо знал - всякая любовь хочет быть вечной, в этом и состоит её вечная мука. Но ведь нет ничего прочного, ничего.

- Любовь, - невозмутимо заметил Готтфрид, - чудесная вещь. Но на портит характер.

Я поднял её на руки и пронёс по коридору в свою комнату.

• Тебе нужны товарищи, - сказала она. Её губы почти касались моего лица.
• Ты мне тоже нужна.
• Но не так...
• Это мы ещё посмотрим...

Я открыл дверь, и она соскользнула на пол, не отпуская

• А я очень неважный товарищ, Робби.
• Надеюсь. Мне и не нужна женина в роли товарища. Мне нужна возлюбленная.
• Я и не возлюбленная, - пробормотала она.
• Так кто же ты?
• Не половинка и не целое. Так...фрагмент...
• А это самое лучшее. Возбуждает фантазию. Таких женщин любят вечно. Законченные женщины быстро надоедают. Совершенные тоже, а "фрагменты" - никогда.

>

Свет сцены таинственно озарял лицо Пат. Она полностью отдалась звукам, и я любил её, потому что она не прислонилась ко мне и не взяла мою руку, она не только не смотрела на меня, но казалось, даже не думала обо мне, просто забыла. Мне всегда было противно, когда смешивали разные вещи, я ненавидел это телячье тяготение друг к другу, когда вокруг властно утверждались красота и мощь великого произведения искусства, я ненавидел маслянистые расплывчатые взгляды влюблённых, эти туповато-блаженные прижимания, это непристойное баранье счастье, которое никогда не может выйти за собственные пределы, я ненавидел эту болтовню о слиянии воедино влюблённых душ, ибо считал, что в любви нельзя до конца слиться друг с другом и надо возможно чае разлучаться, чтобы ценить новые встречи. Только тот, кто не раз оставался один, знает счастье встреч с любимой. Всё остальное только ослабляет напряжение и тайну любви. Что может решительнее прорвать магическую сферу одиночества, если не взрыв чувств, из сокрушительная сила, если не стихия, буря, ночь, музыка?.. И любовь...

Я молчал. Она протянула руку к моему бокалу. Сухая и жилистая рука с поблескивающими украшениями напоминала ящерицу. Она двигалась очень медленно, словно ползла. Я понимал, в чём дело. "С тобой я справлюсь быстро, - подумал я. - Ты недооцениваешь меня, потому что видишь, как я злюсь. Но ты ошибаешься. С женщинами я справляюсь, а вот с любовью - не могу. Безнадёжность - вот что нагоняет на меня тоску".
Женщина заговорила. У неё был надломленный, как бы стеклянный голос. Я заметил, что Пат смотрит в нашу сторону. Мне это было безразлично, но мне была безразлична и женщина, сидевшая рядом. Я словно провалился в бездонный колодец. Это не имело никакого отношения к Бройеру и ко всем этим людям, не имело отношения даже к Пат. То была мрачная тайная жизнь, которая будит в нас желания, но не может их удовлетворить. Любовь зарождается в человеке, но никогда не кончается в нём. И даже зарождается если есть всё: и человек, и любовь, и счастье, и жизнь - то по какому-то страшному закону этого всегда мало, и чем большим всё это кажется, тем меньше оно на самом деле. Я украдкой глядел на Пат. Она шла в своём серебряном платье, юная и красивая, пламенная, как сама жизнь, я любил её, и когда я говорил ей: "Приди", - она приходила, ничто не разделяло нас, мы могли быть так близки друг другу, как это вообще возможно между людьми, - и вместе с тем порою все загадочно и становилось мучительным, я не мог вырвать её из круга вещей, из круга бытия, который был вне нас и внутри нас и навязывал нам свои законы, своё дыхание и свою бренность, сомнительный блеск настоящего, непрерывно проваливающегося в небытие, зыбкую иллюзию чувства...Обладание само по себе уже утрата. Никогда ничего нельзя удержать, никогда! Никогда нельзя разомкнуть лязгающую цепь времени, никогда беспокойство не превращалось в покой, поиски - в тишину, никогда не прекращалось падение. Я не мог отделить её даже от случайных вещей, от того, что было до нашего знакомства, от тысячи мыслей, воспоминаний, от всего, что формировало её до моего появления, и даже от этих людей...

Через открытое окно с кладбища доносилось свежее дыхание вечера. Я сидел не шевелясь. Я не забыл ничего из моей встречи с Жаффе, я помнил все точно, - но, глядя на Пат, я чувствовал, как глухая печаль, плотно заполнившая меня, снова и снова захлёстывалась какой-то дикой надеждой, преображалась и смешивалась с ней, и одно превращалось в другое - печаль, надежда, ветер, вечер и красивая девушка среди сверкающих зеркал и бра; и внезапно меня охватило странное ощущение, будто именно это и есть жизнь, жизнь в самом глубоком смысле, а может быть, даже и счастье: любовь, к которой примешалось столько тоски, страха и молчаливого понимания.

Во всех залах было очень тихо. Несмотря на обилие посетителей, почти не слышно было разговоров. И всё же казалось, что я присутствую при какой-то титанической борьбе, неслышной людей, которые повержены, но ещё не желают сдаться. Их вышвырнули за борт, лишили работы, оторвали от профессии, отняли всё, к чему они стремились, и вот они пришли в эту тихую обитель искусства, чтобы не впасть в оцепенение, спастись от отчаяния. Они думали о хлебе, всегда только о хлебе и о работе; но они приходили сюда, чтобы на несколько часов уйти от своих мыслей. Волоча ноги, опустив плечи, они бесцельно бродили среди чеканных бюстов римлян, среди вечно прекрасных белых изваяний эллинок - какой потрясающий, страшный контраст! Именно здесь можно было понять что смогло и чего не смогло достичь человечество в течение тысячелетий: оно создало бессмертные произведения искусства, но не сумело дать каждому из своих собратьев хотя бы вдоволь хл

• А в чём же тут храбрость, Робби?
• В том, что ты не сдаёшься. - Я провёл рукой по её волосам. - Пока человек не сдаётся, он сильнее своей судьбы.