Генералы песчаных карьеров

- Мир принадлежит сильным, мой друг! Ритуал нашего существования основан на том, что сильный становится слабее, пожирая слабого. Мы должны смотреть правде в глаза. Так быть не должно, не будем с этим спорить. Мы должны научиться принимать это как закон природы. Кролики приняли свою роль в ритуале и признали в волке сильнейшего. Кролик защищается тем, что он хитёр, труслив и увертлив, он роет норы и прячется, когда рядом волк. И сохраняется, выживает. Он знает своё место. Никогда не вступит с волком в бой. Какой в этом смысл? Какой смысл? "..." - Мистер Макмерфи...друг мой...я не курица, я кролик. Врач - кролик. Вот Чесвик - кролик, Билли Биббит - кролик. Все мы тут кролики разных возрастов и категорий и скачем - прыг-скок по стране Уолта Диснея. Только поймите меня правильно, мы здесь не потому, что мы кролики - кроликами мы были повсюду, - мы здесь потому, что не можем приспособиться к нашему кроличьему положению. Нам нужен хороший волчище вроде сестры - чтобы знали своё место. (Хардинг)

• Ты говоришь как дурак. Выходит сложил лапки и жди, пока эта с голубыми волосами не уговорит тебя, что ты кролик? (Макмерфи)
• Нет, не она меня уговорит. Я кроликом родился. Посмотрите на меня. Сестра нужна мне только для того, чтоб я был счастлив своей ролью. (Хардинг)
• Какой ты, к чёрту, кролик? (Макмерфи)
• Уши видите? А как носик ёрзает? И хвостик пуговкой? (Хардинг)
• Ты говоришь как ненорма... (Макмерфи)
• Ненормальный? Какая проницательность. (Хардинг)
• ... А может быть им не по себе оттого, что они не постояли за друга. Может быть, они чувствуют себя виноватыми оттого, что их снова вынудили вести допрос. Не унывайте, друзья, вам нечего стыдиться. Всё шло как надо. Кролику не положено заступаться за сородича. Это было бы глупо. А вы поступили разумно, - трусливо, но разумно. (Хардинг)

В ту неделю, слушая его свободный громкий смех, глядя, как он чешет живот, потягивается, зевает, отваливается на спинку, чтобы подмигнуть тому, с кем шутит, – и все это получалось у него так же непринужденно, как дыхание, – я переставал бояться, что против него – старшая сестра вместе со всем Комбинатом. Я думал, что он всегда остается собой и силы у него хватит, он никогда не отступит, как надеется сестра. Я думал, что, может быть, он и вправду необыкновенный. Он это он, вот в чем дело. Может быть, тем и силен, что всегда остается собой. Комбинат не добрался до него за столько лет; с какой же стати она решила, что доберется за несколько недель? Он не даст им скрутить себя и перекроить.

А после, прячась в уборной от санитаров, я глядел на себя в зеркало и удивлялся, что кому-то удается такое неслыханное дело – быть собой. В зеркале отражалось мое лицо, темное, жесткое, с высокими выступающими скулами, словно щеки под ними были вырублены топором, и глаза, совсем черные, жесткие и недобрые, как у папы или у тех суровых, недобрых индейцев, которых вы видите по телевизору, и я думал: это не я, это не мое лицо. Я не был собой, когда пытался быть человеком, у которого такое лицо. На самом деле я собой не был; я был всего лишь таким, каким выглядел, таким, каким меня хотели видеть. А собой я, кажется, никогда не был. Как же Макмерфи может быть собой?

Я видел его не так, как в день появления; теперь я видел не только большие руки, рыжие бакенбарды, разбитый нос и ухмылку. При мне он делал то, что не вязалось с его лицом и руками, например, рисовал картинку в трудовой терапии – настоящими красками и на белой бумаге, где не было ни рисунка, ни чисел, подсказывающих, что чем закрасить, – или красивым слитным почерком писал кому-то письма. Разве может человек вроде него рисовать картинки, писать письма или тревожиться и расстраиваться, как было с ним один раз, когда он получил ответ на письмо? Если бы это был Хардинг, Билли Биббит – тогда понятно. Вот такие руки, как у Хардинга, те должны рисовать картинки – но никогда не рисовали; Хардинг арестовывал свои руки или заставлял их пилить дощечки для собачьей конуры. Макмерфи был не похож на нас. Он виду своему не позволял распоряжаться своей жизнью, все равно как Комбинату не позволял перекроить себя на их манер.

- Можешь честно предупредить его, что я главный псих отделения уже два года и ненормальнее меня нет человека на свете.

• Мистер Биббит, можешь предупредить вашего мистера Хардинга, что я такой ненормальный, что голосовал за Эйзенхауэра.
• Биббит! Скажи мистеру Макмерфи, что я такой ненормальный, что голосовал за Эйзенхауэра дважды.
• А ты передай в ответ мистеру Хардингу, - он кладет обе руки на стол, наклоняется и говорит тихим голосом, - я такой ненормальный, что собираюсь голосовать за Эйзенхауэра и в нынешнем ноябре!
• Снимаю шляпу, - говорит Хардинг, наклоняет голову и жмет Макмерфи руку.