А. И. Герцен. Повести и рассказы

У меня страсть перечитывать поэмы великих maestri: Гёте, Шекспира,
Пушкина, Вальтера Скотта. Казалось бы, зачем читать одно и то же, когда в
это время можно "украсить" свой ум произведениями гг. А., В., С.? Да в
том-то и дело, что это не одно и то же; в промежутки какой-то дух меняет
очень много в вечно живых произведениях маэстров. Как Гамлет, Фауст прежде
были шире меня, так и теперь шире, несмотря на то, что я убежден в своем
расширении. Нет, я не оставлю привычки перечитывать, по этому я наглазно
измеряю свое возрастание, улучшение, падение, направление.

Неужели из вас никому не случалось отдаваться безответно и бесцельно обаятельному влиянию женщины, вовсе не близкой, долго смотреть на нее, долго ее слушать, встречаться взглядом, привыкнуть к ее улыбке и так вжиться в эту летучую симпатию, что вы потом удивляетесь ее силе, когда эта женщина исчезает; и вы себя чувствуете как-то оставленным, одиноким: какая-то горечь наполняет душу, и весь вечер испорчен, и вы торопитесь домой и сердитесь, что у вас в передней нагорело на свече и что сигара скверно курится, - все оттого, что сыграли Роман в полтора часа, роман с завязкой и развязкой.

Могила казалась ей лучше; она пила уксус, чтоб получить чахотку, но он не помогал ей; она хотела идти в монастырь, но в ней не было довольно решимости. Вскоре мысли ее приняли другой оборот. Старинные французские романы, которые она, не знаю как, отрыла в теткином гардеробе, пояснили ей, что есть, кроме смерти и монастыря, значительные утешения; она оставила Адамову голову и начала придумывать голову живую, с усами и кудрями. Тысячи романических картин мучили ее и день и ночь; она сочиняла себе целые повести: он ее увозит, их преследуют, «любить им не велят», раздаются выстрелы... «Ты моя навеки!» — говорит он, сжимая пистолет, и проч. На эту тему с бесчисленными вариациями сводились все мечты, все помыслы ее, все сновидения, и бедная с ужасом просыпалась каждое утро, видя, что никто ее не увозит, никто не говорит: «ты моя навеки», — и тяжело подымалась ее грудь, и слезы лились на ее подушки, и она с каким—то отчаянием пила, по приказу тетки, сыворотку, и еще с большим — шнуровалась потом, зная, что некому любоваться на ее стан. Такое состояние духа не могло быть вполне побеждено сывороткой, а вело прямо к сентиментальности и экзальтации.