Жизнь как песТня

Однажды я встретил на улице знаменитого защитника Володю Ларина. Володю Ларина весь город носил на руках, а его именем одинаково бредили как взрослые дяди, так и безусые пацаны. От волнения у меня пересохло в горле. Мне очень хотелось, чтобы Ларин сказал хоть что-нибудь. Именно мне сказал. Во что бы то ни стало. Ларин стремительно приближался. В башке грохотал сумасшедший разладившийся оркестр, и, когда мы наконец поравнялись с Лариным, я испуганно выдохнул:
– Который час?
– Пошел на хер, – ответил Ларин, даже не повернув в мою сторону свою красивую, аккуратную брюнетную голову.
Два чувства боролись во мне. Первое говорило: «Ну вот ты и добился. Он с тобой поговорил. Ну и чудненько». «Чё чудненько? – возмущалось второе. – Тебя послали, а ты: „чудненько!“»
И все-таки тщеславие взяло верх. И, повстречав одноклассника, я небрежно заметил:
– А меня сейчас Ларин на хер послал.
– Да ну?! – не поверил тот. – Поклянись!
– Чтоб мне сдохнуть! – поклялся я.
Весь следующий день я был героем школы. Только и было разговоров: «Ты слышал, вчера Ларин Илюху на хер послал!» И даже не знавшие меня шестиклассники уважительно показывали на меня пальцем и говорили:
– Вот идет тот самый чувак, которого Ларин на хер послал.
Я был польщен повышенным вниманием к моей персоне. Не скрою: это приятно волновало.

Помню (опять первый класс), как возвращался из школы, извоженный в чернилах, словно я не вгрызался на занятиях в гранит науки (это было совершенно исключено), а часами стоял под чернильным душем. Я врывался в дом, яростно забрасывал в самый дальний угол портфель, вызывавший у меня крайнюю степень неприязни, и с криком «Мама, я сегодня четверку получил!» улепетывал на улицу.
Вслед за мной из комнаты вылетал мамин крик:
– По какому предмету, сыночек?
– Два по арифметике и два по грамматике! – неслось от меня в сторону комнаты.
Из комнаты, совсем уже слабо, доносились отголоски маминых проклятий по этому безрадостному поводу, но мне было уже все равно. Я был на У-ЛИ-ЦЕ!

«Рома был умным. Он знал и помнил все, что только мог знать и помнить эрудированный, начитанный сын Бронштейна и Каплан. И даже чуть больше. И потому он сказал:
– Да нечего тут анализировать. Все и так понятно: два жида в три ряда – вот тебе и весь анализ.
– Значит, ты, Рома, настаиваешь, что неприятности идут оттого, что в нашем дуэте всего два человека и из этих двоих – оба евреи?
– Настаиваю я на лимонных корочках, – сказал Рома, уже засыпая. – Но уточняю: не просто два, а двое из двух. Ты понял? А два еврея из двух – это уже перебор.
– Рома! – сказал я. – Я тебе, Ромик, больше скажу. Даже один из одного – это уже перебор, причем чудовищный.
Но Ромка этого не слышал. Он спал. Он знал, что, когда трудно, лучше поспать. Глядишь, проснешься утром – и все пучком».

«Кругом сновали бойкие афганские пацаны, неся на головах лоточки, на которых валялась всякая мелочь: зажигалки, дешевые часы, жевательная резинка.
– Совецки! – кричали они наперебой. – Купи херня! Купи херня!
Дело в том, что наши офицеры, завидев товар, который продавали мальчуганы, и тщательно его осмотрев, подытоживали увиденное по-военному четко:
– Херня!
А пацаны, решив, что “херня” есть исконно русское слово, обозначающее мелкую торговлю, застолбили его за собой. От раздающегося со всех сторон “купи херня” у меня разболелась голова.
“Действительно херня!” – подумал я и решительным шагом направился в сторону лавочек, где ассортимент был посерьезнее».

«Никогда, товарищи, не верьте артисту, если он говорит, что не стремится к известности. Это или кокетливая неправда, или гнусная ложь. Сама профессия предполагает наличие тщеславия у того, кто решил заняться этим ремеслом. Тщеславие является тем самым кнутом, который подгоняет артиста. Заставляет его работать до седьмого пота, превращает в загнанного раба. Но вот заканчивается фильм, концерт, спектакль (не важно что), падает занавес, зал сотрясают аплодисменты, и артист счастлив. Счастлив, как ребенок, потому что он и есть ребенок, а дети любят, когда их хвалят и гладят по головке. Любите артистов, товарищи! Любите и чаще гладьте их по головке. Вам это ничего не стоит, а им приятно……»

«Роль не задалась. То ли партизаны волокли меня вяло, то ли я не настроился, но, когда девушка спросила: “Кто этот человек?” – я промямлил что-то непотребное.
– Что?! – бесновался Мутафов. – Почему?! Человека ведут на виселицу, а ты бубнишь под нос, как старый ксенз на молитве.
– А при чем здесь старый ксенз? – обиделся я.
– Не надо мне шить атеизм, – продолжал бушевать Мутафов. – У меня бабушка батюшка! То есть у бабушки муж – батюшка. Правда, умер уже, вместе с бабушкой.
– При чем здесь бабушка? – огрызался я. – К вашей бабушке у меня претензий нет. У меня претензии к партизанам. Они же без всякого огонька меня волокут! Формально.
– Это мы-то волокем без огонька? – обиделись в свою очередь партизаны. – Ну пойдем! Щас с огоньком поволокем. Неформально. Тебе понравится.
Их тон не сулил мне ничего хорошего. Обидевшиеся партизаны потащили меня так, что стало ясно: будет больно. Даже очень больно».