Машины зашумевшего времени: как советский монтаж стал методом неофициальной культуры

С большим уважением отношусь к Кукулину, но эта книга вызвала у меня много вопросов. Я поняла замысел и "идею" и, пожалуй, даже готова со многим согласиться, но как исследование "Машины зашумевшего времени" сильно хромают - и хорошо, если не на обе ноги.

Цель благородная и многообещающая: проследить эволюцию "монтажных" приёмов в искусстве начиная с раннего модернизма и выделить функции, которые они выполняют. Автор даёт довольно внятное (на словах) определение "монтажа", но на практике начинаются проблемы: критерии "монтажности" оказываются слишком размытыми, и показателями принадлежности к "монтажной" эстетике оказываются то резкие, кинематографичные "смены планов" в литературных описаниях, то "многоголосое" полифоническое повествование, то сопряжение разнородных фрагментов в духе берроузовско-гайсиновских "нарезок" или переключение между регистрами, сочетание разных типов и жанров текста в рамках одного произведения (то, что можно было бы назвать "коллажностью") . На этом основании Кукулин записывает в "монтажники", например, М. Волошина и В. Луговского. В то же время, некоторым произведениям, вроде бы отвечающим этим критериям, в принадлежности к "монтажной" эстетике отказывают, потому что, например, контраст между разнородными фрагментами "недостаточно выражен" (сам Кукулин определяет монтаж как "конфликтный паратаксис": в теории звучит хорошо, а на практике - как понять, где "конфликт" есть, а где нет?) Если честно, то создаётся впечатление, что автор руководствуется здесь в основном собственными интуитивными ощущениями. Это было бы совершенно оправдано в эссеистике, в литературной критике, но в научной работе выглядит странно.

Ещё одна проблема - это собственно анализируемые примеры. Во-первых, их довольно мало - а они бы здесь очень пригодились: поскольку предмет исследования, как мы уже видели, определён не слишком точно, наглядные иллюстрации точно не помешали бы и, вероятно, прояснили бы ситуацию. Во-вторых, многие из них трудно назвать... репрезентативными. Среди таковых - экспериментальная проза Павла Улитина (безусловно заслуживающая упоминания, но, по признанию самого Кукулина, по-прежнему остающаяся "недочитанной" и недооцененной), не публиковавшийся ни в каком виде (даже в самиздате) ранний роман А. Белинкова, напечатанный только в конце 90-х - и не наделавший особого шума. Роману Белинкова посвящена отдельная подглава (столько же, сколько всем поэтам-шестидесятникам скопом; я их тоже не люблю, но помилуйте), Улитину - и вовсе целая глава. Я, конечно же, не хочу сказать, что исследователь должен ограничиваться только общеизвестными (пусть даже по филологическим меркам) произведениями. Но когда автор ставит перед собой такую глобальную задачу, как очерк развития "монтажной эстетики" в целом, важно показать, как и благодаря кому эта эстетика росла и видоизменялась, отмечая главных авторов/ключевые произведения и отслеживая следы их влияния у последователей и эпигонов. А не только концентрироваться на "маргиналах", вольно или невольно оказавшихся где-то на самой границе, если не вне, литературного процесса. Кроме того, если уж говорить об апокрифической классике, выбор кажется достаточно произвольным: странно, например, что Кукулин совсем не рассматривает прозу Павла Зальцмана, которая а) во всех отношениях монтажна по самое немогу, б) являет собой интересный образчик русской прозы, испытавшей сильное влияние немецкого экспрессионизма, в) вполне может послужить иллюстрацией (анти)телеологического сдвига, о котором пишет Кукулин (вместо сложности и полифоничности "монтажность" начинает выражать разорванность и бес-цельность существования в современном мире).

Не хочу сказать, что это совсем уж неудачная книга. Есть здесь, например, очень яркая глава о модернистских влияниях в творчестве Солженицына (которые обычно упускают из виду из-за консервативной политической позиции АИС) - но она вполне могла бы выйти отдельной статьёй. Давно нужное и полезное понятие "эпического полифонического политического искусства" (ЭППИ: в спектре от Деблина и Дос Пассоса до Паунда до Эйзенштейна до Рифеншталь), пусть даже термин вышел кривоват. Наконец, глава об Улитине, пусть и непропорционально большая в соотношении с размерами всей работы, отдаёт должное важному и недооцененному автору. Но в целом - сыроватая и не слишком хорошо получившаяся вещь, к сожалению.