Полночь века. Дело Тулаева

Виктор Серж (подлинное имя Виктор Львович Кибальчич) - сын русских эмигрантов, волею судеб оказался в Петрограде, принимал активное участие в революционных преобразованиях молодой советской страны, но, как и многие его собратья по перу, в 1936 году, после 10 лет тюрьмы вынужден был покинуть Россию.

Рейтинг LiveLib

3,8

3 оценки

5
33%
4
33%
3
33%
2
0%
1
0%

Ваша оценка

Прочитали 5Хотят прочитать 15

Рецензии

Аноним10 июля 2025 г.
Полночь, когда мысль становится преступлением
Биография Виктора Кибальчича впечатляет. Родился в Бельгии, в семье революционных эмигрантов из России. Его дальним родственником был Н. И. Кибальчич, участник «Народной воли», казненный за убийство Александра II. Член радикальных движений начала 20-го века, от анархистов до большевиков. Участвовал в борьбе против Франко в Испании, организовал борьбу против Гитлера, как в Германии, так и позже во Франции. Был одним из первых и ярых критиков Сталина. Тот факт, что все его романы посвящены политическим движениям, в которых он участвовал, или историческим событиям, которые он пережил лично вполне закономерны. Как писатель более известен под именем Виктор Серж. Был знаком с Маяковским, Есениным, Мандельштамом, Гумилевым. Существует даже версия, что Кибальчич водил дружбу с Гайдаром и «Мальчиш-Кибальчиш» результат этого. Но это лишь предположения. Но что поражает, так это литературный талант Кибальчича.
«Полночь века» Виктора Сержа запечатлевает момент, когда история замирает в абсолютной тьме. Роман о мире, где свобода убита, а истина стала преступлением. Его герои — ссыльные коммунисты, те, кто остался верен идеям революции, но оказался изгнан ею же. Их жизнь — это выживание мысли под гнётом режима. Революционеры, пережившие предательство идеалов Октября и оказавшиеся в уральском поселении Черное. Перед нами не просто повествование о сталинских репрессиях, а хроника морального крушения, переживаемого изнутри. «Ни одна пишущая машинка не избежит контроля при научных методах репрессии. Стукачей будет столько же, сколько товарищей. Даже больше, если надо. Всё кончено, поверь мне».
Серж показывает, как советская власть трансформирует не только людей, но и пространство: переименование улиц, упорядочивание жизни. На смену старой — новая «стратификация». И самая пронзительная сцена — почти бытовая. В углу барака, где спит один из героев, над изголовьем висят иконы и… «…Калинин, вырезанный из журнала, наклеенный на красную бумагу и производящий впечатление самого хитрого из всех святых». Это сжатый образ всей эпохи: культ, подменивший веру, партийные вожди в ролях новых святых, ирония, в которой слышится тревога и обречённость.
Центральный же вопрос романа — «Что делать, если настала полночь века?» — адресуется самой судьбе революционеров. Герои не раз говорят: «Полночь — это то место, где нам придётся жить». Но «место» здесь — не география ссылки, а момент исторического мрака, когда торжествуют Сталин и Гитлер, а надежда кажется невозможной. Роман как бы моделирует ужасы «нулевого часа», когда идеалы XX века закатывают во мрак. Автор видит, как две диктатуры питают друг друга: «Эти палачи созданы друг для друга. Брат мой — враг мой… Один хоронит недоношенную демократию, другой — победоносную революцию…»
Критики справедливо видят в «Полночи века» не только первый художественный рассказ о ГУЛАГе, но и редкий образец политической прозы, в которой вера в человека не умирает даже в «нулевой час» истории.
Тихий, но мощный роман о том, как выживает сознание в условиях абсолютной несвободы. Актуален сегодня не меньше, чем в год написания.
Читать далее
86
662
Аноним8 мая 2017 г.
Кафка кусает локти: ведь ему пришлось писать свой Процесс в форме абсурдной, тягучей как сон, тогда как Виктор Серж пятью десятилетиями позже уже может писать полностью реалистичный как хрусткий огурец процесс, основанный на реальных событиях. Тем не менее, от абсурдной реальности Сержа тянет сойти с ума ещё больше, чем от Кафки - как ещё сжиться с этой реальностью?
Обычные страны заботятся о своих гражданах как о самом большом достоянии - были бы граждане, а денег и там спортивной или военной славы с них потом стрясти можно. С начала времён в России гражданами было принято раскидываться как угодно. Иррациональная машина сталинского террора родилась не сама по себе, она была выпестована и в ней была потребность у этого мазохистского народа. Волки едят волков: товарищи подсиживают друг друга, подставляют друг друга, лишь бы не нести ответственности за неправильно принятое решение - ведь за неправильное решение расстреливают, а правильное решение предвидеть нет никакой возможности, потому что логики нет и не было, а людей умных и стоящих расстреляли в первую очередь. Подняться наверх не так уж и сложно. Свалиться сверху и быть расстрелянным - дело буквально дней. Вот ты уважаемый товарищ, а вот уже взметаются вверх руки согласных с тем, что расстрел был произведён как надо, а через день уже на имя твоё наложен страшнейший запрет.
Автор предполагает самое безумнейшее "что, если" в советской руси: если "в наше время убийство - обыкновенная вещь, и, наверно, этого требует диалектика истории", то пусть будет некий Костя, - "только орудие этой исторической необходимости". Костя, неосознанно, в противоположность Раскольникову и даже Бесам того же автора, убивает неприятного ему товарища Тулеева, без какого-либо сильного мотива и совершенно случайно. Далее заваривается огромное, в тысячи страниц дело "расследования" этого убийства. Искать истинного убийцу в голову не приходит никому. Все начинают заниматься поиском крайних: неугодных, друзей тех, кто уже был расстрелян ранее, достают даже из запасников, из далёкой ссылки какого-то одного чудом уцелевшего революционера и назначают его главой заговора. Читать всё это просто больно. Сумасбродство, лицемерие, подлость - это самые естественные черты характера большинства людей, они наслаждаются такими "переходными" временами и с удовольствием жрут друг друга. История крутится как колесо, повторяется множество раз, а конца-края бессмысленной жестокости нет.
Короче, правдивая, безумно-бодрая книга о том, как нужно уберечь страну от тирании и лицемерия.
Читать далее
16
1,3K
Аноним2 июня 2025 г.
О сталинских репрессиях написано немало: у каждого автора, прошедшего лагеря или родственника погибшего, своя правда. Ведь на лесоповале рядом оказывались дворяне и рабочие, а революционеров и священников могли судить за один и тот же троцкизм - такова была правда диктатора.
Это знал Виктор Серж (Кибальчич), русский француз, произносивший свою настоящую фамилию "Кибальчиш", которому Гайдар втайне посвятил героя - Мальчиша. Когда-то журналист Серж, был наставником юного Гайдара. Впоследствии, он выступил против Сталина и оказался в тюрьме.
Его книга расскажет о столновении двух миров в Советском союзе - бойцов-революционеров и партийных бюрократов, любителей роскоши и красивых женщин. И те, и другие, могли оказаться врагами народа - так произошло в Деле Тулаева. Серж пишет про каждого, погружая читателя в его мир - предчувствие ареста, тюрьма, допросы... Эти страницы производят страшное впечатление. Даже в случае наркома НКВД Ершова, которому суждено испытать все то, на что он сам обрекал подсудимых за день до ареста, у нас нет чувства справедливости возмездия. Напротив, Серж дает понять, что его преемник окажется способен на еще большие злодейства.
В Деле Тулаева есть и героические истории - это судьба рабочего-оппозиционера Рыжика, единственного персонажа, кто не сомневаясь, предпочел голодную смерть признательным показаниям. В его характере внутренняя сила, которая привлекает к себе людей. В Сибирской глуши надзиратель зовет ссыльного "товарищ Рыжик" и играет ему на гармонике, а перед разлукой признается, что было не так в их дружбе.

Почту привозили на санях раз в месяц; Пахомов заранее готовил доклад о своем ссыльном.
— Скажи, брат, что мне о тебе написать-то ?
— Напиши, — говорил Рыжик, — что я их бюрократическую контрреволюцию посылаю ко всем чертям.
— Это они и сами знают, — говорил Пахомов.
***
— Откуда ты знаешь, товарищ Рыжик, про желтый конверт?
— Какой желтый конверт?
Они стояли и глядели друг другу в глаза.
— Так ты не знаешь? - сказал пораженный Пахомов.
— Ты что, приятель, бредишь?
Они пили чай маленькими глотками, и это жидкое солнце наполняло все их существо. Пахомов заговорил отяжелевшим голосом:
— Желтый конверт секретного отдела. . . Он у меня в куртке зашит. Я ее, когда спать ложился, под себя клал. Никогда с ней не расставался. Тут он, желтый конверт, у меня на груди. Что в нем — мне не сказали, и я без приказа, письменного или зашифрованного, не имею права его открывать . . . Только я все равно знаю, что в нем: приказ тебя расстрелять. Понимаешь, в случае мобилизации или контрреволюции, если власть решит, что тебе больше не жить .. . Он мне часто спать не давал, этот конверт. Я о нем думал, когда мы вместе вы пивали. . . Когда я видел, как ты ходил за дровами к Бездольной. . . Когда я тебе цыганские песни играл . . . А когда показывалась черная точка на горизонте, думал про себя: что-то мне, маленькому человеку, принесет эта проклятая почта? Ведь я, понимаешь, — человек долга. Вот и все.
— Вот оно что, — сказал Рыжик. — Я об этом и не подумал. А мог бы сам догадаться.
Другие революционные персонажи - Кондратьев, Рублев и юная Ксения могут удивить современного читателя. В своих внутренних монологах они переживают о верности партии: не противоречит ли ей отказ дать требуемые показания или, в случае Ксении невозвращение в СССР. Более того, Кондратьев и Рублев считают, что верен партии и сам ее Хозяин или Вождь (в романе он не имеет фамилии).
Вероятно, автор, благодаря заступничеству писателей освобожденный и высланный во Францию, так представлял себе логику жертв московских процессов. Сейчас известно, что на следствии, которое могло длиться долгие месяцы, применялись пытки, физические и моральные. За ложные признания в убийствах и терактах подсудимым обещали сохранить жизнь.
Дело Тулаева не беспристрастно, ведь его писал идейный революционер. Историк Рублев удивит знатоков биографии Пушкина: мол, поэт был в меру трусоват, раз не стал декабристом. Но в главном Серж и его герои остаются честны. Видя окружающее их насилие и нищету за газетной ложью о процветании, они обращаются к себе, своему прошлому. Так Рыжик напутствует мальчишек-беспризорников, с которыми делил еду и ночлег:

— Братцы, — сказал он, наконец, — я старый партизан гражданской войны, и я скажу вам так: много было пролито невинной крови. . .
— Невинной — это да, верно, верно . . .
Каждый из них встречал еще больше жертв, чем подлецов. Да и подлецы иногда оказывались жертвами, — как тут разберешься?
Читать далее
3
173

Все рецензии

Цитаты

Аноним25 мая 2015 г.
Нет, вы вправду верите, что настанет такой день, когда не будет больше вшей? Когда наступит, значит, настоящий социализм и каждому дадут и сахара, и масла? А может быть, для общего счастья и вши тогда будут сладкие, надушенные, ласковые
4
302
Аноним25 мая 2015 г.
Изменюсь ли я, когда буду мёртв? Вероятно, они не дают себе труда закрывать глаза расстрелянным. Этот взгляд останется у меня навсегда, то есть на короткий срок, пока я не истлею или пока меня не сожгут.
3
256
Аноним25 мая 2015 г.
– Ты, дяденька, кто будешь: инженер или враг народа?
3
125