Зов Ктулху. Хребты Безумия. Мгла над Инсмутом. Повести. Рассказы

Любой маляр, рисующий журнальные обложки, может выплеснуть на холст ведро краски и назвать это кошмаром, шабашом ведьм или даже портретом самого дьявола, но лишь подлинный мастер способен создать произведение, которое окажется по-настоящему пугающим и действительно, что называется, возьмет вас за живое.

Я не создан для веселья...

Чудовищным, невозможным, невероятным было то, что я видел - неподвластным человеческому рассудку, разве лишь в самые чёрные, предрассветные часы бессонных ночей.

Но причудливей всего были их головы, нарушавшие все известные законы природы. Сравнить их было не с чем - в один миг я вспомнил черепа кошек, лягушек, мифических сатиров и людские.

Вода чернела в глубине
Подобьем ведьминской отравы,
В которую кладутся травы,
Что полнолуньем налиты.
Я наклонился над обрывом
И, в нетерпении своем,
Узрел такое с высоты:
На берегу, как слизи ком,
Трон Смерти высился кичливо,
Бросая тень на все кругом…

Мне не давал покоя инстинкт искателя необычного и неизвестного, тот, что заставил меня скитаться по земле, в её далёких, древних запретных уголках.

Мой разум одолевали безумные мысли, слова и предостережения арабских прорицателей будто бы неслись над пустыней из ведомых людям земель в землю, на которую никто из них не осмеливался вступить.

Он был здесь ещё до того как заложили Мемфис, до того как в печах обжигали кирпичи Вавилона. Нет легенды столь древней, что сохранила бы его настоящее имя, не откуда узнать, кипела ли в нём жизнь, но чей-то шёпот у ночного костра, бормотание старух в шатрах шейхов могли поведать, что ни одно из племён пустыни не смело приблизиться к нему, и никто не узнал почему.

Несколько ученых попытались найти объяснение этому. Боги рассмеялись.

Однако даже в столь отчаянный момент самый жуткий страх у меня в душе вызывали отнюдь не сомнения в надежности моих временных бастионов — нет, меня буквально начинало колотить при одной лишь мысли о том, что за все это время никто из моих преследователей не произнес и даже не пробормотал на фоне непрерывного, запыхавшегося сопения, ворчания и приглушенного, завывающего гавканья ни одного членораздельного слова.