Всё о Манюне

Второй по популярности достопримечательностью нашей семьи были разрушения, которые наносила квартире Каринка. Причем сестра действовала с такой оголтелой методичностью, что если мама два дня подряд не звонила в ЖЭК, то работники ЖЭКа чуть ли не сами звонили нам, чтобы удостовериться, что квартира пока на месте и мы, в общем-то, живы. А когда у нас случались гости, то они ходили по комнатам, в священном ужасе приглядывались к вывернутым розеткам, вырванным с мясом дверным косякам, покрытой трещинами сантехнике, порушенным карнизам и возвращались домой в твердой уверенности, что их дети — ангелы в плоти

Потом Манька пошла в первый класс и влюбилась в мальчика из параллельного «Г». Звали мальчика Араратом, и отчаянно грассирующая Манька из кожи вон лезла, чтобы правильно произнести его имя. Впрочем, тщетно. Два «р» подряд были непосильной для Манюни задачей — она начинала булькать и тормозить уже на первом слоге. Правда, сдаваться не собиралась.
— Агхагхат, — приперла как-то к стенке своего возлюбленного Манюня, — а как тебя по отчеству зовут?
— Размикович, — побледнел Арарат.
— Издеваешься надо мной, что ли? — рассердилась Манька и ударила его по голове портфелем.

Запечатала поэму в конверт и вручила его Диане с просьбой передать Алику. Ответ не заставил себя долго ждать. На следующий день, пряча от меня глаза, Дианка со словами: «Нашла в кого влюбляться!» — вернула мне конверт. Я вытащила помятый голубенький листок. Это оказалась моя записка. На обратной стороне Алик написал очень лаконичную ответную поэму.

ДУРА

Я повертела в руках записку и убрала ее в кармашек школьного фартука. Кое-как досидела до конца уроков, вернулась домой и, не переодеваясь, прямо в школьной форме, со значком октябренка на груди, легла умирать.
Умирала я долго, целых двадцать минут, и практически уже была одной ногой на том свете, когда с работы вернулась мама. Она заглянула в спальню и увидела мой хладный полутруп.
— А что это ты в одежде легла в постель? — спросила она и пощупала мой лоб.
— Умирать легла, — буркнула я и, вытащив из кармана записку, отдала ей.
Мама прочла поэму. Закрыла лицо ладонями. И затряслась всем телом.
«Плачет», — удовлетворенно подумала я.
Потом мама отняла от лица ладони, и я увидела, что глаза у нее хоть и мокрые, но веселые Мам, ты чего, смеялась? — обиделась я.
— Ну что ты, — ответила мама, — давай я тебе кое-что расскажу, ладно?
Она села на краешек кровати, взяла меня за руку и стала терпеливо объяснять, что мне пока рано влюбляться, что всё у меня впереди, и таких Аликов у меня в жизни будет еще много.
— Сколько много? — живо поинтересовалась я.
— О-го-го сколько, — ответила мама и поцеловала меня в лоб, — вставай.
— Нет! — Я твердо решила умереть.
— Ладно, как хочешь, — дернула мама плечом, — только я купила бисквит, твой любимый, с арахисом, и козинаки взяла.
— Сколько взяла? — приоткрыла я один глаз.
— Чего?
— Того и другого.
— Три килограмма бисквита и два килограмма козинаков.
— Ладно, — вздохнула я, — пойду поем, а потом вернусь обратно умирать.
Умереть мне в тот день так и не удалось, потому что сначала я ела бисквит, потом мы с Каринкой смотрели «Ну, погоди!», потом подрались, и мама выставила нас на балкон, чтобы мы подумали над своим поведением. Потом мы подрались на балконе, и мама затащила нас в квартиру и развела по разным комнатам, чтобы мы еще раз подумали над своим поведением.