Юрий Никулин. Почти серьезно

Когда я еще учился в образцовой школе, ребята со двора уговорили меня по-смешному здороваться с их немкой — Софьей Рафаиловной.

К великому восторгу своих товарищей, я встречал у ворот нашего дома полную женщину с портфелем, идущую неторопливой походкой по переулку, и, кланяясь низко, церемонно ей говорил:

— Здравствуйте, Софья Крокодиловна!

Все ребята хохотали.

Не думал я тогда, что встречусь с ней на уроках в 346-й школе.

Конечно, Софья Рафаиловна меня запомнила, потому что здоровался я с ней (к удовольствию всех дворовых ребят) по многу раз. И может быть, поэтому, а скорее всего просто потому, что я плохо учил немецкий язык, у меня возникли трудности на ее уроках.

Отец, успокаивая меня, как-то пошутил:

— А ты особенно не огорчайся. Возьми и скажи ей, что немецкий учить незачем. Если же будет война с немцами, так мы с ними разговаривать особенно не будем.

Я последовал совету отца. На одном из уроков после того, как я долго не мог ответить на вопросы, Софья Рафаиловна меня спросила:

— Ну почему ты ничего не учишь?

— А зачем мне, — ответил я, — знать немецкий? Если будет война с немцами, мы с ними особенно разговаривать не будем.

Класс грохнул от хохота, а учительница обиделась.

Не считаясь примерным учеником, со многими учителями я все-таки дружил, и учиться у них мне нравилось.

Часто с теплотой я вспоминаю и образцовую и обычную школы, в которых учился. Остались в памяти и многие школьные друзья.

Один из артистов Малого театра вернулся с курорта и прямо с поезда решил заехать в театр. Ходит по театру в летней рубахе, веселый, загорелый, пиджак через плечо, чемоданчик в руке. Здоровается со всеми, рассказывает, как отдохнул. Подходит к подмосткам и видит, что свет притушен, а на сцене стоит стол, за которым в боярских костюмах сидят артисты. Так как дело было днем, артист решил, что идет репетиция. Он бодро вышел на сцену, взмахнул рукой и, притопнув при этом ногой, воскликнул: - Здорово, бояре! Бояре странно посмотрели на него и ничего не ответили. Скосил он глаза и увидел, что зал полон публики, Оказывается, в тот день устроили шефский спектакль для солдат. Постоял артист секунду и тихо ушел за кулисы. Публика безмолвствовала. Никто ничего не понял. Зато бояре, плача от смеха, стали сползать под стол. Никто дальше играть не смог. Пришлось дать занавес.

(Из тетрадки в клеточку. Октябрь 1958 года)

Готовя себя для будущей клоунады, оставаясь один в гардеробной, я перед зеркалом, купленным в Хабаровске, разыгрывал странные этюды. Даже не этюды, а так, импровизации: корчил гримасы, декламировал стихи, танцевал, пел, издавал всякие звуки, а то и просто выкрикивал бессмысленные, но, как казалось мне, смешные фразы. Искал смешное. А самым смешным было, когда однажды после ряда подобных упражнений я услышал тихий голос:
— С ума, что ли, сходишь?
Это сказала уборщица, которая долго смотрела из приоткрытой двери на мои импровизации перед зеркалом.
— Довел вас Карандаш, — добавила она печально.

Наступил последний съемочный день. Это событие мы решили с Михаилом Длигачем отметить. К тому времени вернулись с дачи н мои родные.
— Как бы там ни было, но главный и единственный хозяин — это я. Дейк, ко мне! — скомандовал он.
Дейк мгновенно подошел к нему.
— Дейк, ко мне! Сидеть, — приказал я.
Дейк выполнил и мою команду.
Так продолжалось несколько раз. Дейк исправно выполнял все наши команды.
— Как бы он ни слушался тебя, — сказал Длигач, — а хозяин все — таки я.
— Так — то это так, — вроде согласился я. — Но вот три последние недели Дейк каждое утро будил меня! И просил, чтобы я с ним шел погулять. Хотя ты, хозяин, спал в соседней комнате.
Длигач засмеялся и сказал:
— Так вот знай — каждое утро он будил меня, а я ему говорил: «Иди к Юре. Он с тобой погуляет».
Через три года после окончания съемок я узнал, что Дейк умер. От него остался сын, тоже Дейк. Я его никогда не видел, но Михаил Длигач писал мне, что он очень похож на отца.

Но до этого выступления у меня был еще один выход на манеж, когда мне предложили заменить в клоунаде «Лейка» заболевшего партнера Карандаша.
Роль несложная: требовалось выйти на манеж и обратиться к ведущему со словами: «А сейчас я покажу вам интересный фокус. Подождите немного, я принесу из — за кулис свою аппаратуру». Сказав это, мне полагалось уйти с манежа и появиться снова только к концу клоунады для того, чтобы опрокинуть на голову одному из клоунов ведро с водой.
Помню, вбежал я в освещенный зал и растерялся. Публика сидела вокруг, и я не смог допустить, чтобы стоять к кому — то спиной. Поэтому стал вертеться на месте. Пока вертелся, забыл слова. Тогда, остановившись против ведущего с открытым ртом, я от страха замер. Старый опытный Буше сразу все понял. Он бодро спросил меня:
— Насколько мне известно, вы собираетесь показать нам фокус, но вам надо принести аппаратуру?!
— Да!!! — закричал я в отчаянии.
— Ну, тогда идите и принесите, — распорядился Александр Борисович.
За кулисами на меня накинулись артисты, ругая и успокаивая одновременно. Пока шел номер, я несколько пришел в себя и под конец клоунады, как это и полагалось, вышел на манеж и довольно бойко опрокинул на голову одному из клоунов ведро с водой. Затем снова вышел на манеж и с достоинством поклонился публике.
За кулисами меня чуть не избили, потому что ведро я надел на голову не тому, кому требовалось.