Юрий Никулин. Почти серьезно

Филатов — старший с удовольствием вспоминал прошлое. Рассказывал интересно, с юмором, не упуская деталей. Особенно мне запомнилась история, которая произошла еще до революции.
В маленьком провинциальном городке «прогорал» цирк, и, чтобы поправить дела, хозяин расклеил по городу афиши: «Только два дня! В цирке показ дикаря — людоеда. Съедение живого человека на глазах у публики. Спешите покупать билеты!»
Дикарем — людоедом владелец цирка приказал быть Ивану Лазаревичу. Вечером публика до отказа заполнила цирк. Все жаждали сенсации.
В конце представления на манеж выкатили клетку, в которой сидел Иван Лазаревич. Тело его вымазали дегтем и сверху обсыпали перьями. Он рычал, брызгал слюной, скакал по клетке, делал вид, что пытается выломать прутья. Униформисты на вилах просовывали ему в клетку убитого голубя (конечно, не голубя, а чучело голубя с мешочком, наполненным клюквой). Иван Лазаревич рвал голубя зубами, и во все стороны летели перья птицы, а по подбородку «людоеда» стекала «кровь».
Публика смотрела на это зрелище, затаив дыхание… В центр манежа вышел хозяин и, поигрывая золотой цепочкой от часов, громко объявил:
— А теперь предлагаем вашему вниманию съедение живого человека. Желающих быть съеденными… прошу в клетку!
В зале все замерли. Конечно, никто не вышел. Выждав паузу, хозяин объявил:
— Ввиду отсутствия желающих представление заканчивается. Оркестр — марш!
Разочарованная публика покидала цирк. А на другой день после того, как хозяин вызвал желающих быть съеденными, на манеж нетвердой походкой вышел небольшого роста, толстенький, крепко подвыпивший купчик.
— Же — ла — ю! Жалаю, пусть ест! — заявил он.
Возбужденная публика загудела. Купчик обратился к хозяину цирка:
— Раздеваться, или так есть будет?
Растерянный, побледневший хозяин с трудом выдавил из себя:
— Так будет.
Открыли клетку. Зал замер. Перепуганный «людоед» Филатов изо всех сил зарычал и, встав на четвереньки, начал руками и ногами разбрасывать опилки, надеясь, что купчик испугается и передумает. Но пьяного это ничуть не испугало, и он смело пошел вперед. Не зная, что делать, «людоед» умоляюще посмотрел на хозяина.
— Кусай, кусай, — сквозь зубы цедил хозяин.
В отчаянии Иван Лазаревич, подпрыгнув, навалился на купца, опрокинул его на опилки и вцепился зубами в ухо. От боли тот моментально протрезвел и заорал благим матом.
Орал укушенный. Орала публика. Визжали с перепугу женщины…
— Не надо! Не надо! — кричали с мест.
Униформисты по знаку хозяина бросились на Ивана Лазаревича и начали с силой оттаскивать его от купца.
А Филатов — старший вошел в роль и, забыв, что он дикарь — людоед, выскочил из клетки и закричал на чистом русском языке:
— Дайте мне его! Дайте! Я его сейчас загрызу!
К счастью, за криком публики этих слов не было слышно. «Людоеда» с трудом водворили в клетку и увезли на конюшню.

Любимым выражением Бакурова было «проявите находчивость». Как-то я сказал ему, что нам не завезли дров и нечем топить печки.
— Достаньте, проявите находчивость, — сказал мой начальник.
Наступила ночь. Вместе со своим приятелем-санитаром я отправился «проявлять находчивость». Осторожно подошли к дому комсостава и начали пилить скамейку. Тут же в окне квартиры начальника штаба открылась форточка, высунулась рука с наганом, и бабахнул выстрел. Мы побежали, в панике бросив пилу.
На другой день дежурный по штабу ходил и всех спрашивал: «Кто потерял пилу?» Он и к нам в санчасть зашел.
— Это не ваша пила?
— Да, нет, — говорим, — наша на месте.
И показываем ему вторую пилу, которая, по счастью, оказалась у нас: в общем, «проявили находчивость».

Помню, работали мы в Калинине. На одном из дневных представлений во время выступления жонглера с горящими факелами кто-то опрокинул банку, в которой смачивались факелы. В бензин попала искра. Вспыхнуло пламя. Загорелся пол, занавес, повалил дым... Цирк деревянный, публики в зале битком - в основном сидят дети с бабушками. Мы с Мишей в отчаянии хватаем огнетушитель и бежим на манеж.
"Аа, это ты в цирке разжег костер!"- кричу я и делаю круг по манежу за убегающим партнером. После чего поливаю из огнетушителя горящий занавес.
Миша в это время, прыгая вокруг меня, исполняет какой-то дикий танец. Дети, думая, что мы показываем очередную репризу, смеются.
Только когда пожар погасили и представление пошло своим чередом, до нас дошло, чем все это могло кончиться. Потом мы, правда, смеялись, вспоминая, как сбили с ног жонглера, как с безумно вытаращенными глазами плясал Шуйдин, а я весь облился пеной из огнетушителя. Но до конца представления у нас дрожали руки.