Марш Радецкого

Несмотря на ночь, мне попадалось много людей. Что, здесь так поздно ложатся спать? Или виной тому апрель и ожидание, разлитое в воздухе, ожидание, что все живое вот-вот проснется? Люди, шедшие мне навстречу, были как-то по-особому значительны. Ими вершила судьба, они сами были судьбой; они были счастливы, или несчастны, или, по крайней мере, пьяны, но ни в коем случае не равнодушны или случайны. В маленьких городках ночью на улице не бывает случайных людей. Только любовники, или уличные девки, или сторожа, или сумасшедшие, или поэты. Случайные и равнодушные сидят себе дома.

Я сел в экипаж и вскоре обогнал подпрыгивавшие на дороге корзины, коробки для шляп и чемоданы вместе с вцепившимися в них людьми. Я слышал, что говорили друг другу эти люди, и мне открывалась бедность их судьбы, нищета переживаний, скудость печалей и забот. Над полями по обеим сторонам дороги стоял туман. Он был похож на разлитое олово и напоминал о море и бесконечности. Поэтому коробки, люди, слова, дрожки казались столь малозначащими и смешными. Я действительно верил в существование моря вокруг меня и только удивлялся его безмолвию. Оно, должно быть, умерло, думал я. Фабричная труба, внезапно возникшая за белым углом дома, — пугающая, несмотря на свое изящество,— походила на потухший маяк.

Из штаба армии поступали многочисленные и весьма разноречивые приказы. Большинство их касалось эвакуации городов и деревень и мероприятий против русофильски настроенных украинцев, попов и шпионов. Торопливые полевые суды выносили опрометчивые приговоры. Тайные шпики строчили бесконтрольные доносы на крестьян, учителей, фотографов, чиновников. Времени было мало. Приходилось спешно отступать и так же спешно карать предателей. И в то время, как санитарные повозки, обозы, полевая артиллерия, драгуны, уланы и пехотинцы, увязая в грязи размытых дождем дорог, спутывались в неожиданно возникающие и безнадежные клубки, стремглав носились курьеры и жители маленьких городков нескончаемыми вереницами тянулись на запад, охваченные белым ужасом, нагруженные белыми и красными тюфяками, серыми мешками, коричневой мебелью и голубыми керосиновыми лампами, — в это время в церковных дворах сел и в деревушках раздавались выстрелы торопливых исполнителей опрометчивых приговоров, и мрачная барабанная дробь сопровождала монотонные, зачитываемые аудиторами решения судов; жены расстрелянных, вопя о пощаде, валялись перед выпачканными в грязи сапогами офицеров, и пылающий, красный и серебряный огонь вырывался из хижин и овинов, сараев и скирд. Война австрийской армии началась с полевых судов. По целым дням висели подлинные и мнимые предатели на деревьях церковных дворов, наводя ужас на всех живущих. А живые разбегались куда глаза глядят. Вокруг висельников бушевал огонь, и листва трещала, ибо огонь был сильнее непрерывно моросившего дождя, которым началась эта кровавая осень. Старая кора древних деревьев мало-помалу обугливалась, и маленькие, серебряные дымящиеся искорки пробивались из ее щелей, огненные черви пожирали листву, зеленые листья свертывались, становились красными, потом черными и серыми, веревки развязывались, и трупы падали на землю с обугленными лицами и еще не поврежденными телами.