Рассказы

Я выразил свое одобрение, хотя, по правде сказать, не видел никакой прелести в грязно-зеленом клочке петербургского неба, и перебил Дедова, начавшего восхищаться еще каким-то "тонком" около другого облачка.

Ну, счастлив ваш бог, молодой человек! Живы будете. Одну ножку-то мы от вас взяли; ну, да ведь это пустяки. Можете вы говорить?

- Ах, нет, оставьте меня, прошу вас, оставьте, не троньте меня, - жалобно воскликнула гусеница. - Я делаю это для будущей жизни, только для будущей жизни.

• Для какой там еще будущей жизни? - спросил гнедой.
• Разве вы не знаете, что я после смерти сделаюсь бабочкой с разноцветными крыльями?

И когда ящерицу спросили, как она повредила себе хвост, то она скромно отвечала:

• Мне оторвали его за то, что я решилась высказать свои убеждения.

Звезды ласково мигали лучами, проникавшими до самого его сердца.

Этот скелет в мундире с светлыми пуговицами привел меня в содрогание. «Это война, — подумал я, — вот ее изображение».

И я иду вместе с тысячами, из которых разве несколько наберется, подобно мне, идущих охотно. Остальные остались бы дома, если бы им позволили. Однако они идут так же, как и мы, «сознательные», проходят тысячи верст и дерутся так же, как и мы, или даже лучше. Они исполняют свои обязанности, несмотря на то, что сейчас же бросили бы и ушли — только бы позволили.

Вы, воспоминания, не мучьте меня, оставьте меня!

Куда ж денется твое «я»? Ты всем существом своим протестуешь против войны, а все-таки война заставит тебя взять на плечи ружье, идти умирать и убивать. Да нет, это невозможно! Я <...> вижу все мое здание спокойствия разрушенным, а самого себя напяливающим на свои плечи то самое рубище, дыры и пятна которого я сейчас только рассматривал. И никакое развитие, никакое познание себя и мира, никакая духовная свобода не дадут мне жалкой физической свободы — свободы располагать своим телом.

Чем же он виноват? И чем виноват я, хотя я и убил его? Чем я виноват?