
Библиотека всемирной литературы
nisi
- 588 книг

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
Свершилось! В серии "Классика в вузе" наряду с Пелевиным, Толстой и Франсуазой Саган вышли-таки мемуары Вениамина Каверина. Вышли - и вошли. Вошли в сознание, воспитанное "Двумя капитанами", "Верлиокой" и сказками города Немухина, и плотно, радостно поселились в нём с первой же главы. Глава называется "Засада", но почему-то на память назойливо лезет "мышеловка" из "Трёх мушкетёров". Вот в такую же мышеловку превратили господа чекисты квартиру Юрия Тынянова и его жены Елены (сестры Каверина, заметьте), чтобы поймать третьего литератора - Виктора Шкловского. При начале операции в квартире было пятеро плюс кошка. При окончании - двадцать три человека, в их числе почтальон, нищий, собиравший на церковь, и бурная еврейская дама, которая забыла выключить примус... И кошка. Кончилось всё, как ни странно, благополучно.
- Ну вот что, я снимаю засаду. А ты знаешь, кого мы у тебя искали?

Невероятно интересные мемуары. Я бы даже сказала, что это не просто воспоминания талантливого писателя о жизни, друзьях, недругах, литературе и т.д., а прямо энциклопедия советской литературы в лучшем смысле этого слова. Вениамин Каверин показался мне человеком категоричным, и уж если ему кто-то не угодил, то камня на камне от него не останется. Влетело по полной и Виктору Шкловскому, и Николаю Тихонову, и Константину Федину. У Каверина вообще наблюдается явное неприятие всего, что связано с бюрократией, преклонением перед властью и т.д. Но это лишь одна его сторона. Он умел любить, ценить, восторгаться талантливыми людьми (столько хороших слов сказано Кавериным о Пастернаке, Солженицыне, Зощенко, Тянынове). Впервые услышала имя Леонида Добычина, жизнь которого сложилась трагически, в большинстве своем именно из-за того, что он жил в СССР в годы сталинизма. Очень интересно пишет Каверин о попытках московских писателей издать альманах "Литературная Москва", о сложностях, с которыми они сталкивались и о том, чем же вся эта история закончилась.
Читала долго, растягивая удовольствие и не выпуская из рук блокнота, в который записывала авторов и их произведения, которые выделял в своих воспоминаниях Каверин. Обязательно их прочитаю.

Прочитав эту книгу, я поняла, что ужасно соскучилась по русской литературе. Что-то мое последнее чтение было ориентировано на зарубежную литературу. Книга напомнила мне о том, какие чудесные и талантливые у нас писатели и их книги. Тем более, что их творческий путь лежал сквозь терни. Не было легко и просто никому. Истинное оставалось в тени, вернее, вынуждено было оставаться.
"Это не просто воспоминания, - замечал Каверин, - это глубоко личная книга о теневой стороне нашей литературы, о деформации таланта, о компромиссе с властью, о стремлении этому компромиссу противостоять".
"В книге, в частности, идет речь о попытке НКВД завербовать Каверина в качестве литературного стукача осенью 1941 года (больше им делать было нечего в момент, когда замкнулась блокада Ленинграда, а Гудериан наступал на Москву). Идет речь о подготовке депортации евреев в период "дела врачей" и связанной с этим попытке состряпать письмо "видных евреев" с просьбой расстрелять "врачей-убийц", о травле Солженицына, о разгроме "Нового Мира" Твардовского. И все это описано участником событий, да еще каверинским пером!"
В книге, помимо описаний, Каверин дает возможность познакомиться с документами того времени: протоколы совещаний союза писателей, письма, выписки и т.д. Уникальное чтение, очень познавательное.
Сердце от боли сжимается: а ведь все могло быть иначе, не так жестоко.....

Так вот, никого не удивил, никаких возражений не вызвал арест Андрея Львова. Более того, когда в середине шестидесятых годов издательство «Художественная литература» печатало мое собрание сочинений, редактор Л.М.Красноглядова обратила мое внимание на то, что в трилогии нет той атмосферы сталинского террора, который неизбежно должен был отразиться на поведении в любых обстоятельствах личной и профессиональной жизни моих героев.
«Теперь, когда культ личности разоблачен и безоговорочно осужден правительством и народом, — сказала она, — не думаете ли вы, что надо внести в некоторые главы соответствующие перемены?»
Надо было не «внести перемены», а переписать всю вторую часть, искаженную в журнальной публикации, восстановленную в отдельном издании и все-таки бесконечно далекую от того варианта, который правдиво изобразил бы отчаянное положение науки (и, в частности, именно микробиологии) в тридцатых годах. Но прошло 14 лет с тех пор, как была написана вторая часть, и об этом, разумеется, нечего было и думать. Однако я сделал все, что мог: сократил трилогию не меньше, чем на 10 печатных листов, убрав (как это было сделано в «Исполнении желаний») всю поучительность, все, что я сам себе «навязал», стараясь вообразить приговор цензуры. В таком виде трилогия вошла в собрание сочинений и была опубликована в 1965 году издательством «Советская Россия».
И что же? Кончились ли на этом злоключения моей «Открытой книги»? Ничуть не бывало! Вот уже скоро десять лет, как любое упоминание об арестах запрещено, переиздания трилогии прекратились, и я далеко не уверен, что удастся сохранить новый, приблизившийся к правде текст в восьмитомном собрании сочинений, которое в восьмидесятых годах намеревается опубликовать издательство «Художественная литература»[52]. Как ни странно, эти «колебания политического барометра» не помешали двум экранизациям трилогии. В первой, глубоко бездарной (режиссер В.А.Фетин), Андрея в наказание за его мнимые преступления отправляют на фронт (!). Не знаю еще, как будет выглядеть этот мотив во второй, которую я вместе с В.И.Савченко сделал для «Экрана».

Двадцать седьмого марта привезли справку об освобождении, из коей явствовало, что я освобожден решением Особого совещания от 26 марта (!). Все это укрепило меня в мысли, что И.В.Сталин лично распорядился о моем освобождении. Много лет спустя я узнал, что это не так. Письмо столь видных ученых произвело переполох в руководящих кругах тогдашнего НКВД. Было, вероятно, неясно, как будет реагировать на него Сталин. А вдруг и им достанется? Решили освободить, не передавая письма Сталину. Эту версию сообщил мне один из военных прокуроров, близко знакомый с моим делом. Но как бы то ни было, я был на свободе.

В 1937 году, когда был процесс по делу Якира, Тухачевского и других, среди писателей собирались подписи, одобрявшие смертный приговор. Пастернак отказался.
— Видите ли, если я это сделаю, мне придется подписать, когда и вас будут расстреливать, - будто бы сказал он своему посетителю.










Другие издания


