
Лениздат-классика
19Sveta95
- 513 книг

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
Это произведение как нельзя лучше отражает сущность человека, вроде мыслящего, но в то же время живущего идеей собственности и накопительства. Читаешь этот рассказ-монолог и жутко становится, ведь все так и есть, чем больше человек имеет, тем больше потребностей возникает у него, рождается желание накопить, сохранить, приумножить. Вот только кто-то копит знания и развивается, а кто-то копит вещи, продукты, закрываясь в себе и своем маленьком мирке-складе. Рано или поздно этот мирок становится хозяином человека, который уже не в состоянии прожить без вещей, возможно и не нужных ему совершенно. Так происходит погружение в одиночество, добровольное замуровывание себя в комфортном склепе-жилище.
Мрачная атмосфера произведения прекрасно передает горячечные страдания героя-крота, его метания и надуманные страхи. Используемые Кафкой сюжетные повторы и повторы-размышления оправданы, ведь именно так автор показывает рутину, погребающую из дня в день под собой человека, лишающую его воли, порождающую страх вмешательства в устоявшуюся, заболоченную жизнь.
Все мы в некотором роде кроты, живем в своих норках, все подвержены вещизму и самоизоляции, разница только в том, насколько мы еще открыты миру, окружающим нас людям…

Одиссей совершает долгое и трудное путешествие, чтобы познать окружающий мир и себя в нём, а затем вернуться домой, к самому себе и своей семье. Его тяга к познанию была сильнее страха перед подстерегающими на каждом шагу опасностями. На этом пути герой не только становится участником фантастических событий и приключений, но и вступает в конфликт с противоречивыми и неосознаваемыми страстями, бурлящими в его душе. Он борется с ними с помощью ума и решительности. Но найти путь к себе, просто подавив и отвергнув чувства, невозможно. Лишь в конце странствия ему удаётся преодолеть отчаяние, боль и тоску, примирить и собрать в единое целое составляющие своей души. И только тогда он обретает себя и свой дом.
Внимание Кафки привлекло плавание Одиссея мимо страшного острова сирен.
В рассказе проиллюстрирован интереснейший взгляд писателя на встречу мифического героя с сиренами. Используя "ребяческие средства" защиты – горсть воска и оковы, плыл навстречу сиренам смелый Одиссей. Невинно радуясь своему хитроумию, он надеялся избежать участи других путешественников. Однако, позволив Одиссею заткнуть себе воском уши, Кафка изобразил героя лишённым (или всё же притворившимся таковым?) одного из главных своих стремлений – страсти к познанию. И это не очень согласуется с истинной целью его странствий – самопознанием.
«Но у сирен есть оружие более страшное, чем пение, а именно — молчание. Хотя этого не случалось, но можно представить себе, что от их пения кто-то и спасся, но уж от их молчания наверняка не спасся никто. Чувству, что ты победил их собственными силами, и, как следствие этого, безудержной заносчивости не может сопротивляться ничто на земле».
Приближение временно оглушённого Одиссея с выражением блаженства на лице заставило сладкоголосых сирен замолчать с открытыми ртами. Но пребывающий в иллюзиях герой считал, что его хитрая защита сработала. А ведь прекрасные и всезнающие сирены и не пытались его соблазнять… Возгордившемуся Одиссею просто позволили уйти.
Самое трагичное – это угасание страсти к познанию. И ставшему (или казавшемуся) равнодушным к познанию Одиссею удивлённые сирены ответили более опасным, чем пение, оружием - молчанием. Кого же он обманул: сирен или себя? Победа Одиссея подлинная или мнимая? Он укрепил реальную уверенность в себе или лишь раздул ложную гордыню? Ответа нет, финал открыт… И это завораживает подобно сладкому пению сирен…
«Есть, впрочем, одно добавление к преданию. Одиссей, говорят, был так хитроумен, так изворотлив, что сама богиня судьбы не могла проникнуть в его душу. Может быть, он, хотя человеческим умом этого не понять, действительно заметил, что сирены молчали, и только до некоторой степени корил их и богов за то мнимое пение».

Хорошенький такой глоточек паранойи ввечеру, собьёт с ног не только трезвенника-пуританина, читающего про шоколадки и фиалки, но и многих запойных книжкоголиков. Мой любимый граф говорит: "Читать Кафку удивительно скучно, но в то же время очень увлекательно". Аминь, бро. Пока читаешь этот жирненький рассказ, возникает ощущение, что стены вокруг тебя сжимаются, воздуха становится всё меньше и меньше, предложения становятся всё длиннее, абзацы всё бесконечнее (если только одна бесконечность может быть бесконечнее другой бесконечности), а мозги натужно скрипят, пытаясь представить визуально полуслепую и смазанную картинку произведения. Сразу скажу, что представить её себе сложно. Главный герой, который нам и "исповедуется" — не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка. Причём даже не факт, что это вообще зверушка, в конце концов, многие вещи оно делает как человек (например, приподнимает откидную дверь входа), рефлексирует, как человек, да и усы могут быть не только у таракашек и барсуков, но и Гитлера с Александром Панкратовым-Чёрным. Хотя в этом и весь цимес. Кто-то представит себе крота (хотя у них нет ушей, да и лбом в стенки туннелей они бы не стали биться), кто-то кого-то длинного и хорькообразного, а кто-то вообще не будет напрягать воображение и будет главное существо в романе представлять одиноким соседом-алкоголиком дядей Толиком.
Существо в романе не тратит свою жизнь на такую суету сует, как социальная жизнь, продолжение рода и чем там ещё занимаются праздные эволюционирующие. Оно поглощено нежной страстью паранойи, которая чудится ему в каждом шорохе и звуке. Поэтому существо вырыло хитроумную нору для защиты себя любимого, и если мы при описании норы чувствуем лёгкую клаустрофобию, то оно чувствует... Нет, не безопасность. Невозможно чувствовать безопасность, если в стремлении сохранить свою жизнь ты боишься самой жизни, как таковой. Опасность таится везде, даже в той самой земле, в которой существо вырыло нору. И сколько не придумывай увёрток, ложных входов, укреплённых (и окроплённых собственной кровью) площадок, страх всё равно настигнет тебя рано или поздно, если он внутри тебя. Потому что одно дело — опасаться чего-то конкретного, что может тебе навредить. Огонь может сжечь, крупный хищник может сожрать, мелкая дрянь — заразить какой-нибудь бякой. Если же бояться опасности вообще, то какая же это жизнь? Всё в ней враждебно, так что удивительно, что существо на всякий случай не поотрывало руки-ноги самому себе, дабы неповадно было. А вдруг проснёшься среди ночи — а тебя твоя собственная рука лупит? Ну, или что там у него, усатого-полосатого... Клешня? Щупальце? Ляжки-то вот точно есть.
Бесконечно одинокий и несчастный кроточеловекоскунс настолько самоизолировался в этом хитроумном саркофаге (нора из слоновой кости, ага), что поневоле начинаешь сомневаться, когда он рассказывает про якобы чудовище, пытающееся прорыться в его волшебные тоннели. Во-первых, кому нафиг он такой сдался? Во-вторых, это наверняка ещё одно проявление паранойи. К тому же убегать норовладелец не спешит, а даже ждёт встречи с гипотетическим убивцем. нора-то ведь есть уже, ипотека уплочена, документы готовы, что рыпаться теперь? Пожил. Всю жизнь строил хитроумные планы, как в нужный момент блеснуть инженерной мыслью и свалить в туман, а как моент подошёл, так мысля инженерная оказалась совсем проржавевшей и никуда не годной. Остаётся только лежать, закинув ногу на ногу, в ожидании Годо, покуда зыришь телеящик. Ну, или что там кротохорьки смотрят? Стену с червями?
Метафора жизни у Кафки, как всегда, построена на оксюмороне. С одной стороны — кристально прозрачна, с другой — невероятно мутна. Все мы понимаем, что хотел сказать дядя Франц в своей притче, но вот понять зачем он это хотел сказать — трудно. Переносил свои страхи на бумагу? Слишком просто. Всё же он всегда хотел цеплять крючьями за живое и волочить за собой сквозь полусгнившие балки. Зацепить-то он зацепил, наверх потащил, но вот что-то неба пока не видно, всё бесконечные балки, перегородки и... Wait a minute... а уж не по кругу ли он нас таскает? Так и есть. Вон и нога моя висит, оторвавшаяся на крутом повороте. Ну как нога... Лапка.

Относительно легко доверять кому-нибудь, если за ним следишь или хотя бы имеешь возможность следить; можно даже доверять издали...

Одиссей, говорят, был так хитроумен, так изворотлив, что сама богиня судьбы не могла проникнуть в его душу. Может быть, он, хотя человеческим умом этого не понять, действительно заметил, что сирены молчали, и только до некоторой степени корил их и богов за то мнимое пение.

А Одиссей, если можно так выразиться, не слышал их молчания, он полагал, что они поют и только слух его защищен.















