Невидимки

«Приамурские ведомости» издавались в Хабаровске — столице Приамурского генерал-губернаторства (а Владивосток был столицею и крепостью Приморья). Жить в Хабаровске никогда не скучно, хотя и трудновато. Сам город удивительно благообразен, весь в зелени рощиц, улицы живописными террасами сбегают к пристаням Амура, красивые павильоны и ажурные мостики украшают променады бульваров. Но зато паршивый лимончик, которому, в Москве и цена-то всего три копейки, в Хабаровске стоит пять рублей — отдай и не греши…

Некстати было появление доктора Трушина.
— Вы бы хоть не портили мне праздник.
— Извините. Я, наверное, виноват перед вами?
— Не наверное, а уж точно.
— Все понимаю. Но прошу выслушать горькую истину...
Соломин не ожидал видеть слезы, брызнувшие из глаз этого заматеревшего циника.
— Перестаньте, — отвернулся он, не жалея его.
— Сейчас, как никогда, я часто возвращаюсь памятью во дни студенческой юности... Андрей Петрович, вы можете поверить, что я сидел в тюрьмах, и был отчаянным радикалом?
— Нет, не могу.
— Между тем это так... Боже, как я тогда горел! Как я желал послужить народу! Я ведь и медицину-то выбрал, чтобы стать ближе к нашему страдальцу мужику. Я сам вышел из самых низов, лбом пробил себе дорогу.
— Этим вы никого на Руси не удивите, — ответил Соломин. — У нас много таких людей, что пробивали дорогу лбом. Но вышедшим из народа никто не давал права хамить народу. Не трудитесь далее рисовать передо мною трагическую кривую своего нравственного падения. Таких, как вы, к сожалению, тоже немало на Руси...

Губницкий догадался, что Соломин дальше слов не пойдет, и успокоился, начав ковыряться в своих карманах.
— Россия, — говорил он, — никогда не была для меня матерью. Я человек вполне новой формации, и мне вообще смешна сама мысль, что какую-то страну можно любить только потому, что там родился... Прошу вас — не падайте в обморок!
Он показал ему паспорт американского гражданина:
— Это мой... Вы удивлены?
Лицо Соломина покрылось холодным потом. Только сейчас он осознал, что произошло. К управлению Камчаткой пришел подданный Соединенных Штатов, о чем в Петербурге не догадывались. Губницкий правильно рассчитал удар: когда до министерства дойдет известие о его самозванстве, он будет уже в полной безопасности — за океаном! А весь богатый камчатский ясак (плюс денежная казна Камчатки) останется при нем. Ко всему этому он еще получит крупную сумму страховки после неизбежной гибели «Минеоллы»...

На улице Соломина окружили ополченцы, настойчиво требуя приказа об аресте Губницкого и Неякина. Камчатка уже знавала немало кромешных бунтов, когда неугодное начальство кровавой метлой выметалось в море, — камчадалы никогда не были народом покорным: вулканы сотрясали Камчатку, и вулканы страстей бушевали в душах ее жителей... Скажи им Соломин сейчас одно только слово — от Неякина с Губницким даже галош бы не осталось, а этот заразный барак «Минеоллу» разнесли бы по гаечкам! Но Соломин (как и в случае с бароном Бриггеном) опять допустил дряблость воли, сейчас особенно непростительную.
— Расходитесь, — велел он ополченцам.

Вскоре перестал гореть свет в окошках Блиновых, а когда открыли двери их дома, внутри было пусто. Перебраться на материк они никак не могли, потому в городе говорили:
— Уж не худое ли? Небось зашли в лес да петельку на себя и накинули... И была-то у них едина надежа — сыночек!
Соломин продолжал испытывать мучительные угрызения совести. Егоршин в своих упреках был, несомненно, прав: бой при Ищуйдоцке наглядно показал, что в десанте погибли люди случайные, а опытные в отваге и риске потерь не имели.

— Войдите же, наконец, в мое чиновное положение. Что я должен теперь делать? Чтобы как-то выручить вас и эту женщину, мне отныне надобно закинуть это дурацкое зерцало под лавку и... Ну, как мне быть?
— Если это так трудно, — ответил Исполатов, — давайте все упростим: арестуйте меня, и дело с концом.
— Да я же не только чиновник — я же и человек, который хотел бы помочь другому. Сейчас мое уважение к вам заглушает желание посадить вас за решетку... Я же даю себе отчет в том, сколько вы сделали для Камчатки!.. Давайте как на духу: честно выкладывайте — что еще лежит на вашей омраченной совести?
Исполатов вдруг весело рассмеялся:
— Андрей Петрович, вы очень хороший человек, но сидеть с вами в одной камере я бы не решился... Я вам сказал уже все! А что еще предстоит мне натворить, этого не ведаю даже я. Но поверьте, что мною действительно иногда управляет рок.
— Рок — это лишь выдумка древнегреческой философии. Давайте оставим это... Вы когда вернетесь из Раковой?
— В августе обещаю.
— Хорошо. Поезжайте. Скоро увидимся.
...Они не знали, что эта встреча не состоится!