Мысль

Хотя этот рассказ называется "О семи повешенных", повествует он о восьми людях, ожидающих смерти. Восьмой, а в рассказе о нем о первом пойдет речь, -- это министр, на которого готовилось покушение. Преступление было предотвращено, министра вместе с семьей увезли с планируемого места нападения в другой дворец, и был он доволен работой полиции и даже несколько бравировал вечером перед друзьями-гостями тем, что на него покушаться хотят. Пока не остался один в своей комнате. Почему-то тут вдруг пропала вся его уверенность в том, что покушения удалось избежать, и пока не миновал час его "смерти", пока не схватили с поличным террористов, он находился в страхе и ужасе.
Остальные герои - это пятеро тех самых террористов, один "профессиональный" разбойник и один батрак, убивший своего хозяина с целью наживы, ждут в одиночных камерах своей участи. Кто-то пытается осмыслить то, что предстоит, и выходит как будто на новый уровень своего развития, кто-то просто скатывается в страх, или даже в нечто близкое к сумасшествию. Так или иначе это ожидание смерти изменило каждого. Все стали другими. И хотя они все оставались очень разными, в раннее утро казни смерть их как будто уравняла. Террористы-интеллигенты как с родными общались и целовались на прощание с безродными разбойниками, хотя впервые встретились за какой-то час до казни.
Мне не показалось, что книга эта нацелена убедить, как жестоко мучаются осужденные на казнь преступники в ожидании смерти и как это плохо. Некоторые совсем не мучились, а даже просветлели что ли. И не столько даже неминуемая смерть их ужасна, сколько одинокое ее ожидание, сколько теснота помещения. Это и биологически обусловлено: в кровь выбрасываются гормоны, которые позволят организму убежать или эффективнее драться, а осужденный только и может, что кружить по камере (а напуганный министр кружил по своей спальне). Для меня это больше похоже на попытку автора осознать эту грань жизнь-смерть, когда есть время это осознать, когда очевидна неминуемость смерти, когда человек знает по сути день и час ее. Осознать это, находясь в шкуре совершенно разных людей.

И хотя описание самой казни, можно сказать, отсутствует, тем не менее, пусть "по касательной", но только тут Леонид Андреев, показал ужас и мерзость этой процедуры. Одному приговоренному, самому закоренелому душегубу, предложили избежать казни, если станет палачом (интересно, такое на самом деле было возможно?). И он отказывается, может, и жалеет потом немного, но всё же. И вот везут их всех на казнь. И те, кто везут, так вежливы, чуть ли не предупредительны. И доктор там, и священник. Все такие милые люди. И все они участвуют в убийстве, одобренном обществом, довольно регулярно в этом участвуют. Сейчас отвезут всех в назначенное место. Потом методично всех по двое повешают, потом сложат обезображенные трупы в ящик, повезут обратно. Рутина, обычная работа. И лишь один солдат, видимо, впервые участвующий в этом, бросил ружье и пошел в лес по глубокому рыхлому снегу. И чем ему этакая непростительная слабость обернется...

Недавно открыла с новой стороны прозу Леонида Андреева. Когда я его читаю, то чувствую какой-то холодный, непреодолимый ужас. Андреев хорошо работает с деталями и пейзажными зарисовками - цвета и звуки, движения и солнечные блики порой способны передать всю глубину надвигающейся катастрофы. А его герои неизменно сталкиваются с тьмой - с чем-то яростным, безумным и диким.

При жизни автора отчаянно критиковали, например, ниже приведу два отрывка из писем - размышления Андреева о восприятии рассказа «Бездна».

«Читают взасос, — писал Андреев М. Горькому 19 января 1902 г. — номер из рук в руки передают, но ругают!! Ах, как ругают».

И там было за что поругать - в конце концов, Андреев затрагивает болезненные, сложные темы: война и насилие, вопросы части и достоинства, звериная жестокость. Один рассказ Андреев поднял такую яростную полемику - а это уже весьма похвально.

Вообще люблю читать о том, как писатели относились к критике своих произведений. Это поддерживает желание творить. Становится ясно: автор не всегда был обласкан критикой, он также сомневался в своей работе, зачеркивал и переписывал. И все это - нормальные этапы литературного процесса.

Это очень странная книга, во всяком случае для меня - лишь отдаленно погружённой в религиозную тематику в формате выбора лучшего рецепта для кулича. В чём-то это даже богохульства, хотя Христос выступает лишь фоном событиям. Но самое странное, что она заставляет задумываться не то чтобы о вещах, о которых раньше не задумывался, а, скорее, переворачивает сам процесс. Не что, а как? Не могу выразить словами, очень косноязычно получается.

Если на примере текущего карантина, то большинство из нас не представляли, чтO, насколько эффективно и как быстро можно делать дистанционно. И если закрыть рестораны и молы, жизнь не останавливается. На уровне мозга осознание этого присутствовало, но реальные ощущения меня, например, обескуражили своей обыденностью. Драмы нет!

Возвращаясь к книге, она заставила меня пересмотреть то, о чем я позволяю себе задумываться, какие шоры раздвигаю, а каких не замечаю. Я не знаю какая композиция факторов привела к такому сочетанию, но эффект получился ошеломительный. Хотя приём сродни простому доказательству от противного. Можно и нужно оспаривать, осматривать, обдумывать ВСЁ, и привычный ход вещей может оказаться не тем, что кажется. Опять не совсем так! Пора заканчивать поток графомании и вернуться к книге.

Она по сути как раз показалась мне достаточно простой. Предатель - предавший себя! Иуда - предатель? Несомненно. Но он же избрал себя орудием, разоблачающим предательство, таким образом спасая Христа? Парадоксальные мысли, вызов библейским истинам, но мне это открыло глаза на способность или неспособность моего мозга попытаться наковырять что-то новое в том, что считается очевидным.

Буду еще переваривать и примерять эти новые ощущения. Пока это первая и единственная книга, которая оставила меня с таким чувством.

Я познакомилась с Л. Андреевым классе в 10м, когда по школьной программе проходили Иуду Искариота. Была потрясена, удивлена и шокирована силой тех слов. Но так и не смогла до сегодняшнего дня взять в руки хоть еще одну его книгу. Я знаю: там страшно. Там чувства что голые провода. Там резко, больно и без всяких заглаженных углов. Для меня Андреев - самый близкий к реалиям сегодняшнего дня классик.
Чувства людей, знающих, что они умрут. Знающих, когда и как они умрут. Ждущих смерти. Отдаляющих этот ужасный день. Торопящих его.
Сложно что-то сказать про этот рассказ, чтобы подготовить других перед его прочтением. Просто найдите час, откройте книгу, откройте душу. А потом подойдите к распахнутому окну, вдохните свежий воздух. И поблагодарите Бога за жизнь. Даже, если не верите. Андреев - это чистая молитва. И Вы только что молились вместе с ним.

Я не очень поняла всех "охов" и "ахов" по поводу этой повести. История, по идее, должна быть завораживающей, но на деле это просто рассказ о том, как тяжело жилось достаточно взрослому мальчику Сашке - дома постоянная ругань, водка и недовольство жизнью. Сам Сашка, выросший в такой среде, естественно, и сам стал грубым. И на елке для детей он, уже взрослый среди других детей, обнаруживает на елке ангелочка, который так и манит. И происходит преображение - мальчик начинает верить в добро.
Все бы хорошо, но мы вроде как уже перестали верить в сказки. Если не искать подтекстов в этой повести, то в общем-то ни о чем.

«Какая достоевщина!» - подумала с первых строк произведения и не ошиблась. Главный герой Антон Керженцев - доктор и по совместительству тварь дрожащая. Настолько, что самому себе признаться в этом, кажется, боится.

Когда читаешь «Мысль», в голове невольно всплывает ряд ассоциаций, первая из которых это, конечно, Родион Раскольников с топором и бабулей. Но «обзывать» Керженцева вторым Раскольниковым мы не будем, потому что доктор бесконечно убежден в том, что он "право имеет" - никакой надежды на раскаяние. А зачин-то какой, почти в лучших традициях Кафки (незадолго до самого Кафки): как снег на голову первым же предложением обрушивается на читателя заявление:

И тут, как говорится, Остапа понесло…

Читатель погружается в душевные (муки?) откровения убийцы, пытаясь ответить на главный вопрос: «Куку или все-таки нет?»
Во время чтения постоянно бросает из огня да в полымя. Порой даже начинаешь чувствовать сумасшедшим не доктора, а себя, потому что стервец Керженцев – не глупый, грамотный, мыслящий, но сам же этим упивающийся и вполне способный расположить к себе оратор – порой затрагивает такие струны души, которые поразительно созвучны с твоими, попадают в цель (его рассуждения о книгах, о скуке жизни). Невольно начинаешь восторгаться таким выдающимся умом, его, казалось бы, исключительным умением чувствовать и понимать да примечать мелочи, талантом разбираться в людях. В очередной раз задумываешься о том, что грани сумасшествия - вещь очень размытая и никогда не знаешь, где они начинаются. Но не стоит принимать его личные качества, кажущиеся положительными, за чистую монету, потому что он-то сам отлично о них осведомлен и о, как же обожает он себя за это!

А на чем свет клином-то сходится? Причина сумасшествия и вакцина от него же, как бы абсурдно ни звучало, одна, состоящая из шести букв - ЛЮБОВЬ. Кажется, это единственное, что могло бы выиграть для героя немного гуманности. Сам Керженцев об этом задумывается, но не вполне осознает (эпизод с девочкой и щенком).

Но так и не подумал…
Несомненно, глагол «любить» в его лексиконе присутствует. О, как он любит жизнь!

Одно лишь НО. С одушевленными существительными этот глагол не сочетается…

Нельзя не отметить прекрасный авторский язык. Так описать это омерзительное самолюбование нового «сверхчеловека» может только настоящий мастер. А вызвать словом читательскую ненависть – сродни хорошей актерской игре. Вгрызаешься в буквы с небывалым упоением, смакуешь каждый удачный слог. Да что уж там, погружаешься в филологическую нирвану и думаешь: «Ай да мастер слова, ай да душезнатец, ай да сан оф э бич!» (Любопытно, что сам Андреев говорил, что он «ни аза не смыслит в психиатрии»).

Тронула концовка рассказа. В оправдание содеянному герою есть сказать только "НИЧЕГО". Этим почти буддистским (сегодня модным) "ничего" автор ставит жирную точку, которая больше, если честно, похожа на многоточие. "Большим и толстым" «ничего» он как будто говорит: «А теперь твой ход, господин читатель. Терзайся, мучайся, рефлексируй!» И тебя захватывает Пустота, но не избавляющая, а наоборот перекрывающая глотку и пугающая до одури. И думаешь, как же так - ничего? Что же мне с этим ничего теперь делать?

Кажется, что такой рассказ только и мог родиться в начале 20-го века, предвосхищая целое поколение «сверхлюдей», не знающих «другого Бога, кроме себя самого".
*