Невидимки

Андрей Петрович спросил:
— Миша, сколько стоит мех одной чернобурки?
— У нас?
— Да, в местных условиях.
— По совести — больше сотни, а в Америке уже за тыщу долларов. Конешно, я не продавал, но так мне сказывали.
— А за сколько рублей они идут с рук на Камчатке?
— За червонец у наших дикарей сторгуешься... В Хабаровске на эти деньги можно купить два лимона.
Соломин тут же отправил полетучку во Владивосток на имя генерала Колюбакина, чтобы у медицинского инспектора Вронского конфисковали вывезенных бобров. (Ретивость камчатского начальника пусть не покажется читателю наивной. Он ведь знал катастрофическое положение на лежбищах, где раньше добывали в год полтысячи бобров, а сейчас от силы штук тридцать. Еще недавно котиков набивали до 100 000 особей, но после набегов американцев их стали добывать всего три-четыре тысячи...)

Описывая имущество в доме покойника, случайно обнаружили шкуры морских бобров. Сотенный повертел их в руках, дунул на мех, чтобы определить глубину подшерстка.
— Это бобер с мыса Лопатка... точно! Одно не пойму: на Лопатке лежбище охраняет особая команда. Каждому бобру ведется табель, а когда с бобра шкуру спустят, ее представляют в казну при особом рапорте... Приходи, кума, любоваться!
Это значило, что, прежде чем попасть на аукцион, бобр проходил регистрацию и ни одна шкура по могла миновать казенного учета. Из разговора с урядником выяснилось, что врачебный инспектор Вронский в прошлую навигацию вывез с Камчатки сразу трех бобров, даже незаприходованных в аукционных листах... Сотенный рассказывал без утайки:
— Тут, ежели в сундуках покопаться, так много чего сыщешь: чернобурки, песцы, соболи — первый сорт. Чернобурок-то на Камчатке уже малость повыбили, но зато их на Карагинском острове еще хватает...
Соломин знал, что Командоры были родиной голубого песца, а Карагинский остров считался в России естественным питомником черно-бурых лисиц...

Вы с этой гнидой поосторожнее. Неякин и напакостить может, потом и лопатой не отскребешь. Он же прихлебатель у нашего Расстригина...
Сотенный выложил на стол протокол:
— Не хотел говорить у карцера, а дело такое, что Неякин замешан в ограблении имущества умершего зимою купца Русакова. Вот и показания родственников, которые уже обвылись, а Неякин добром украденное не отдает.
Ознакомясь с делом, Соломин обомлел:
— Просто уголовщина! А ведь такой вот Неякин занимал высокий пост, он мог бы стать и моим заместителем.

Словно почуяв, что начальник решил взяться за дело, урядник Мишка Сотенный явился сдать ему эти дела. Соломин ожидал встретить рыжего дядьку с бородой до пупа и шевронами за выслугу лет до самого локтя, а перед ним предстал бойкий казак лет тридцати со смышленым лицом.
Пришлось удивиться и признать, что урядник человек бывалый. Во рту его, поражая воображение, сверкал золотой зуб.
— Это мне в Шанхае вставляли, — похвастал он.
Помимо золота во рту, он имел на груди «георгия».
— А за крестом ты куда ездил?
— Это мне за китайцев дали. Слыхали, чай, о «боксерах»? Они несколько ден подряд Благовещенск из-за Амура пушками обстреливали... Вот с ними и дрался.

— Ну а чем знаменит Папа-Попадаки?
— Этот по бобрам ударяет... чикагские господа очень уж до наших бобров охочи. Папа и семью в Чикаго держит...
Кое-что уже прояснилось. Андрей Петрович сказал:
— Господин Блинов, вы, я вижу, человек прямой. Ведь не может быть, чтобы вас такое положение устраивало?
Блинов и ответил ему — откровенно:
— А кому здесь надобно мое мнение? Да и что толку, ежели я, расхрабрившись, писк издам? Тот же Расстригин с Папочкой меня, будто клопа, на стенке распнут... Потому и молчу. Я, сударь, — добавил он, воодушевясь, — уже двадцать лет без передыха вот тут корячусь — и все ради сына! Когда он выйдет в драгоманы при дипломатах, тогда... ну, пискну.

— Но покойный-то Ошурков долго у вас пробыл.
— Знал, с кем дружбу водить.
— С кем же? — притворился Соломин наивным.
— А хотя бы с Расстригиным... Чем плох?
— А чем он хорош?
— Да тем и хорош, что плох, — намекнул Блинов. — Мимо него ни одна чернобурка на аукцион не проскочит... Извольте знать, сударь, что на Дальнем Востоке нет Мюра и Мерилиза, как в Москве, нет и Елисеева, как в Петербурге, зато есть Кунст и Альберс во Владивостоке, а эти магазинщики понимают, сколько шкур спускать с нашей Камчатки...

Утром он занял место в канцелярии присутствия.
— Странно! Когда во времена Екатерины в Петропавловск приплыл Лаперуз, жители дали в его честь бал — самый настоящий, с пальбою из пушек и музыкой. Я попасть на бал не рассчитывал, но со мною никто даже толком не поздоровался...
Свое недоумение он выразил пожилому чиновнику канцелярии Блинову, который ответил, что Лаперуз тут ни при чем:
— Бывало, не успеешь имя-отчество начальника затвердить, как вдруг — бац! — его на материк, шлют нового. А новый-то приплыл, наорал на всех, так что мы обкламшись ходим, потом соболей чемодана два нахапал и — туда же... яблоки кушать. А мы тут загораем... Так еще подумаешь — стоит ли здороваться?