Записки из подполья. Двойник

Ведь я, например, нисколько не удивлюсь, если вдруг ни с того ни с сего среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой нибудь джентльмен с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и насмешливою физиономией, упрет руки в боки и скажет нам всем: а что, господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного разу, ногой, прахом, единственно с тою целью, чтоб все эти логарифмы отправились к черту и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить! Это бы еще ничего, но обидно то, что ведь непременно последователей найдет: так человек устроен.

Вот вы, например, человека от
старых привычек хотите отучить и волю его исправить, сообразно с
требованиями науки и здравого смысла. Но почему вы знаете, что человека не
только можно, но и нужно так переделывать? из чего вы заключаете, что
хотенью человеческому так необходимо надо исправиться? Одним словом, почему
вы знаете, что такое исправление действительно принесет человеку выгоду? И,
если уж все говорить, почему вы так наверно убеждены, что не идти против
настоящих, нормальных выгод, гарантированных доводами разума и арифметикой,
действительно для человека всегда выгодно и есть закон для всего
человечества? Ведь это покамест еще только одно ваше предположение. Положим,
что это закон логики, но, может быть, вовсе не человечества. Вы, может быть,
думаете, господа, что я сумасшедший? Позвольте оговориться. Я согласен:
человек есть животное, по преимуществу созидающее, принужденное стремиться к
цели сознательно и заниматься инженерным искусством, то есть вечно и
беспрерывно дорогу себе прокладывать хотя куда бы то ни было. Но вот именно
потому-то, может быть, ему и хочется иногда вильнуть в сторону, что он
присужден пробивать эту дорогу, да еще, пожалуй, потому, что как ни глуп
непосредственный деятель вообще, но все-таки ему иногда приходит на мысль,
что дорога-то, оказывается, почти всегда идет куда бы то ни было и что
главное дело не в том, куда она идет, а в том, чтоб она только шла и чтоб
благонравное дитя, пренебрегая инженерным искусством, не предавалось
губительной праздности, которая, как известно, есть мать всех пороков.
Человек любит созидать и дороги прокладывать, это бесспорно. Но отчего же он
до страсти любит тоже разрушение и хаос? Вот это скажите-ка! Но об этом мне
самому хочется заявить два слова особо. Не потому ли, может быть, он так
любит разрушение и хаос (ведь это бесспорно, что он иногда очень любит, это
уж так), что сам инстинктивно боится достигнуть цели и довершить созидаемое
здание? Почем вы знаете, может быть, он здание-то любит только издали, а
отнюдь не вблизи; может быть, он только любит созидать его, а не жить в нем,
предоставляя его потом aux animaux domestiques*, как-то муравьям, баранам и
проч., и проч. Вот муравьи совершенно другого вкуса. У них есть одно
удивительное здание в этом же роде, навеки нерушимое, - муравейник.

Ведь через минуту какую-нибудь я уже с злобою соображаю, бывало, что все это ложь, ложь, отвратительная напускная ложь, то есть все эти раскаяния, все эти умиления, все эти обеты возрождения. А спросите, для чего я так сам себя коверкал и мучил? Ответ: затем, что скучно уж очень было сложа руки сидеть; вот и пускался на выверты. Право, так. Замечайте получше сами за собой, господа, тогда и поймете, что это так. Сам себе приключения выдумывал и жизнь сочинял, чтоб хоть как-нибудь да пожить. Сколько раз мне случалось — ну, хоть, например, обижаться, так, не из-за чего, нарочно; и ведь сам знаешь, бывало, что не из-за чего обиделся, напустил на себя, но до того себя доведешь, что под конец, право, и в самом деле обидишься. Меня как-то всю жизнь тянуло такие штуки выкидывать, так что уж я стал под конец и в себе не властен. Другой раз влюбиться насильно захотел, даже два раза. Страдал ведь, господа, уверяю вас. В глубине-то души не верится, что страдаешь, насмешка шевелится, а все-таки страдаю, да еще настоящим, заправским образом; ревную, из себя выхожу… И все от скуки, господа, все от скуки;

О, если б я ничего не делал только из лени. Господи, как бы я тогда себя уважал. Уважал бы именно потому, что хоть лень я в состоянии иметь в себе; хоть одно свойство было бы во мне как будто и положительное, в котором я бы и сам был уверен. Вопрос: кто такой? Ответ: лентяй; да ведь это преприятно было бы слышать о себе. Значит, положительно определен, значит, есть что сказать обо мне. «Лентяй!» — да ведь это званье и назначенье, это карьера-с. Не шутите, это так. Я тогда член самого первейшего клуба по праву и занимаюсь только тем, что беспрерывно себя уважаю.