Миргород

«Хочется мнѣ вамъ сказать, панове, что такое есть наше товарищество. Вы слышали отъ отцовъ и дѣдовъ, въ какой чести у всѣхъ была земля наша: и грекамъ дала знать себя, а съ Царьграда брала червонцы, и города были
пышные, и храмы, а князья, князья русскаго рода, свои князья, а не католическіе недовѣрки. Все взяли бусурманы, все пропало; только остались мы, сирые, да, какъ вдовица
послѣ крѣпкаго мужа, сирая такъ же, как и мы, земля наша! Вотъ въ какое время подали мы, товарищи, руку на братство! Вотъ на чемъ стоитъ наше товарищество! Нѣтъ узъ святѣй товарищества. Отецъ лобить свое дитя, матъ
любить свое дитя, дитя любитъ отца и мать, но это не то, братцы; любить и звѣрь свое дитя! Но породниться родствомъ по душѣ, а не по крови, можетъ одинъ только человѣкъ. Бывали и въ другихъ земляхъ товарищи, но такихъ, какъ въ Русской землѣ, не было такихъ товарищей.
Вамъ случалось не одному помногу пропадать на чужбин,видишь: люди! также Божій человѣкъ, и разговоришься съ нимъ, какъ съ своимъ, а какъ дойдетъ до того, чтобы повѣдать сердечное слово видишь - нѣтъ! умные люди, да не тѣ; такіе же люди, да не тѣ! Нѣтъ братцы, такъ любить, какъ можетъ любить русская душа - любить не то чтобы умомъ или чѣмъ другимъ, а всѣмъ, чѣмъ далъ Богъ, что ни есть въ тебѣ - а!..» сказалъ Тарасъ, и махнулъ рукой, и потрясь сѣдою головою, и усомъ
моргнулъ, и сказалъ: «Нѣтъ, такъ Любить никто не можетъ! Знаю, подло завелось теперь въ землѣ нашей: думають только, чтобы при нихъ были Хлѣбные стоги, скирды да конные табуны ихъ, да были бы цѣлы въ погребахъ запечатанные меды ихъ; перенимаютъ, чортъ знаетъ, какie бусурманскіе обычаи; гнушаются языкомъ своимъ; свой съ своимъ не хочеть говорить; свои своего продаетъ, какъ продають бездушную тварь на торговомъ рынкѣ. Милость
чужого короля, да и не короля, а поскудная милость польскаго магната, который желтымъ чоботомъ своимъ бьетъ ихъ въ морду, дороже для нихъ всякаго братства. Но у послѣдняго подлюки, каковъ онъ ни есть, хоть весь
извалялся онъ въ сажѣ и въ поклонничествѣ, есть и у того, братцы, крупица русскаго чувства; и проснется они когда-нибудь, и ударится онъ, горемычный, объ полы руками; Схватить себя за голову, проклявши громко подлую жизнь
свою, готовый муками искупить позорное дѣло. Пусть же знаютъ они всѣ, что такое значитъ въ Русской землѣ Товарищество! Ужъ если на то пошло, чтобы умирать, такъ Никому изъ нихъ не доведется такъ умирать, никому, Никому! Не хватить у нихъ на тӧ мышиной натуры ихъ!»

Тарас был один из числа коренных, старых полковников: весь был он создан для бранной тревоги и отличался грубой прямотой своего нрава. Тогда влияние Польши начинало уже оказываться на русском дворянстве. Многие перенимали уже польские обычаи, заводили роскошь, великолепные прислуги, соколов, ловчих, обеды, дворы. Тарасу было это не по сердцу. Он любил простую жизнь козаков и перессорился с теми из своих товарищей, которые были наклонны к варшавской стороне, называя их холопьями польских панов. Вечно неугомонный, он считал себя законным защитником православия. Самоуправно входил в села, где только жаловались на притеснения арендаторов и на прибавку новых пошлин с дыма. Сам с своими козаками производил над ними расправу и положил себе правилом, что в трех случаях всегда следует взяться за саблю, именно: когда комиссары не уважили в чем старшин и стояли пред ними в шапках, когда поглумились над православием и не почтили предковского закона и, наконец, когда враги были бусурманы и турки, против которых он считал во всяком случае позволительным поднять оружие во славу христианства.