The Garden of Evening Mists

– Что ж за садовник из вас получится, если вы не будете чувствовать почву собственными голыми руками?

– Мы – единственные уцелевшие после тех испепеляющих дней, – говорит он. – Два последних листочка, все еще держащиеся на ветке и ждущие падения. Ждущие, когда ветер взметнет нас в небеса.

Недвижимая тишина гор будит меня. Глубина молчания — вот что позабылось мною о жизни в Югири.

– Цурунэ , – произнес он, глянув на мои руки, – песнь тетивы лука.
– Для этого даже название есть?
– У всего прекрасного должно быть название, вы согласны? – ответил он.

именно тогда мы и живем, в мгновения между вдохом и выдохом

Не так ли и все мы, рассуждаю я, направляем свои жизни, растолковывая молчание между произнесенными словами, дотошно исследуя возвраты эха нашей памяти, с тем чтобы составить «карту местности» нашей жизни, чтобы уяснить, что за мир нас окружает?

Не один год после того, как Аритомо пропал в горах, меня не покидало ощущение, что он меня бросил. Единственным способом избавления от горечи обиды было отстраниться от всего, чему я у него выучилась. А вот теперь я ломаю голову: а не оставил ли он мне нечто большее, чем просто сад? Не оставил ли он еще и ответ на единственный вопрос, которым я терзалась?

— Сколько требуется времени, чтобы стать искусным садовником в Японии?
— Пятнадцать лет. Самое меньшее. — Аритомо улыбнулся. — У вас ошарашенный вид. Так было в давние времена. Тогда одно ученичество длилось обычно четыре-пять лет. — Он покачал головой. — Требования упали, как и во всем остальном.

— Мой отец даже на мандаринском китайском не говорит, — заметила я. — Как он может выступать от имени китайцев?
— Он нанял себе учителя, — улыбнулся Ву. — На днях даже с краткой речью выступил в Китайской торговой палате. Весьма замечательная речь, если честно. Он начал ее со слов на чистейшем мандаринском: «Я больше не банан». Мне говорили, стены дрожали от аплодисментов.
— «Банан»? — вопрошающе повторил Магнус.
— Желтый снаружи, белый внутри, — пояснил Ву.

Я стала падающей звездой, тянущей за собой все вокруг, даже свет, в безостановочно раздающуюся пустоту.