Нравственные письма к Луцилию

Наша душа — то царь, то тиран: царь, когда стре­мит­ся к чест­но­му, забо­тит­ся о здо­ро­вье пору­чен­но­го ей тела, не тре­бу­ет от него ниче­го гряз­но­го, ниче­го постыд­но­го; а когда она не власт­на над собою, жад­на, изба­ло­ва­на, тогда полу­ча­ет нена­вист­ное и про­кля­тое имя и ста­но­вит­ся тира­ном. Тут-то ею овла­де­ва­ют без­удерж­ные стра­сти, одоле­ва­ют ее и спер­ва лику­ют, напо­до­бье чер­ни, кото­рой мало насы­тить­ся вредо­нос­ной разда­чей и кото­рая ста­ра­ет­ся пере­щу­пать все, чего не может про­гло­тить.

Его крас­но­ре­чие — ты увидишь сам — это крас­но­ре­чие пья­но­го, тем­ное, бес­пут­ное и без­за­кон­ное. Есть ли что позор­нее? [Меце­нат, «О моем обра­зе жиз­ни»] (5) «По реке вдоль бере­гов, что леса­ми кур­ча­вят­ся, взгля­ни, как чел­ны взбо­розди­ли рус­ло, как, вспе­нив­ши мели, сад застав­ля­ют назад отбе­гать». Или это: «Завит­ки куд­ря­вой жен­щи­ны голу­бит губа­ми, — начи­на­ет, взды­хая, — так заки­нув уста­лую голо­ву, безум­ст­ву­ют леса вла­ды­ки». — «Неис­пра­ви­мая шай­ка: на пирах они роют­ся жад­но, за бутыл­кой обыс­ки­ва­ют домы, и надеж­да их тре­бу­ет смер­ти». — «Гений, кото­рый свой празд­ник1 едва ли заме­тит, нити тон­ко­го вос­ка, и гре­му­чая мель­ни­ца, — а очаг укра­ша­ют жена или мать».

Пусть тебе не нуж­ны тыся­че­фун­то­вые каба­ны, язы­ки замор­ских птиц и про­чие чудо­вищ­ные выдум­ки рос­ко­ши, пре­сы­тив­шей­ся целы­ми туш­ка­ми и выби­раю­щей из каж­дой толь­ко те или дру­гие части, — я буду вос­хи­щать­ся тобою, когда ты пре­зришь даже гру­бый хлеб, когда убедишь себя, что тра­ва родит­ся не толь­ко для скота, но, в слу­чае необ­хо­ди­мо­сти, и для чело­ве­ка, когда узна­ешь, что моло­ды­ми побе­га­ми дере­вьев тоже мож­но напол­нить желудок, кото­рый мы наби­ва­ем цен­но­стя­ми, слов­но он может их сохра­нить. Насы­тить­ся мож­но и без при­хо­тей. Какая раз­ни­ца, что погло­ти­ло брю­хо, кото­рое все рав­но не удер­жит про­гло­чен­но­го?

Ибо, — гово­рил Кле­анф, — как наше дыха­нье, про­пу­щен­ное сквозь длин­ный и тес­ный ход тру­бы, с боль­шей силой выры­ва­ет­ся с дру­го­го ее кон­ца и про­из­во­дит отчет­ли­вый звук, так и наши чув­ства ста­но­вят­ся отчет­ли­вее бла­го­да­ря сжа­той непре­лож­но­сти сти­хов». Ска­зан­ное про­зой слу­ша­ет­ся не так вни­ма­тель­но и заде­ва­ет мень­ше, а если в дело всту­па­ет раз­мер, если бла­го­род­ный смысл закреп­лен его сто­па­ми, то же самое изре­че­нье вон­за­ет­ся, буд­то бро­шен­ное с раз­ма­ху копье.

Будешь жить вме­сте со ску­пым и алч­ным, — жад­ность при­станет к тебе; будешь общать­ся со спе­сив­цем, — к тебе перей­дет чван­ство; в друж­бе с пала­чом ты не изба­вишь­ся от жесто­ко­сти; возь­ми в това­ри­щи раз­врат­ни­ка — рас­па­лит­ся и твоя похоть. (21) Хочешь осво­бо­дить­ся от поро­ков — сто­ро­нись пороч­ных при­ме­ров. Ску­пец, раз­вра­ти­тель, жесто­кий, ковар­ный, — все, что повреди­ли бы тебе, будь они близ­ко, — в тебе самом. Уйди от них к луч­шим, живи с Като­на­ми, с Лели­ем, с Тубе­ро­ном, а если тебе по душе гре­ки — побудь с Сокра­том, с Зено­ном. Один научит тебя уме­реть, когда это необ­хо­ди­мо, дру­гой — рань­ше, чем будет необ­хо­ди­мо6. (22) Живи с Хри­сип­пом, с Посидо­ни­ем. Они пере­да­дут тебе зна­ние боже­ст­вен­но­го и чело­ве­че­ско­го, они при­ка­жут быть дея­тель­ным и не толь­ко крас­но гово­рить, сып­ля сло­ва­ми для удо­воль­ст­вия слу­ша­те­лей, но и зака­лять душу и быть твер­ды­ми про­тив угроз. В этой бур­ной, как море, жиз­ни есть одна при­стань: пре­зи­рать буду­щие пре­врат­но­сти, сто­ять надеж­но и откры­то, гру­дью встре­чать уда­ры судь­бы, не пря­чась и не виляя.