Hop Frog

About the refinements, or, as he called them, the 'ghost' of wit, the king troubled himself very little. He had an especial admiration for breadth in a jest, and would often put up with length, for the sake of it. Over-niceties wearied him. He would have preferred Rabelais' 'Gargantua' to the 'Zadig' of Voltaire: and, upon the whole, practical jokes suited his taste far better than verbal ones.

Наш король, разумеется, держал при своей особе дурака. Правду сказать,он чувствовал потребность в некоторой доле глупости, - хотя бы только в качестве противовеса тяжёлой мудрости семи премудрых министров, не говоря уже о самом себе.

Толстеют ли люди от шуток, или сама толщина располагает к шутке – этого я никогда не мог узнать доподлинно, но, во всяком случае, худощавый шутник – rara avis in terris.

Карлики при тогдашних дворах были явлением столь же обычным, как и дураки; и многие короли не знали бы, как скоротать время (а время при дворе тянется томительнее, чем где-либо), не будь у них возможности посмеяться над шутом или карликом. Но, как я уже заметил, шутники в девяноста девяти, случаях из ста тучны, пузаты и неповоротливы, -- ввиду этого наш король немало радовался тому, что в лице Лягушонка (так звали шута) обладает тройным сокровищем.

Король не особенно заботился об утонченности или, как он выражался, о "духе" остроумия. В шутке ему нравилась главным образом широта, и ради нее он готов был пожертвовать глубиною. Он предпочел бы "Гаргантюа" Рабле "Задигу" Вольтера, и, в общем, ему больше, нравились смешные выходки, чем словесные остроты.