Формы неявной любви к Богу

Но есть существа более несчастные, которые, не умирая, остаются вещью в течение всей жизни. В их днях нет больше ни отрады, ни простора, ни места для воли, которая исходила бы от них самих. Это не значит, что их жизнь суровее, чем у других, или что они поставлены ниже в социальном отношении; просто это уже иная человеческая порода – компромисс между человеком и трупом. Что человек может быть вещью – это противоречит логике; но когда невозможное делается реальностью, тогда противоречие становится в душе разрывом. Ежеминутно эта вещь стремится быть мужчиной, женщиной – но ей это ни на миг не удается. Смерть, растянувшаяся на целую жизнь; жизнь, которую смерть парализовала задолго прежде, чем ее прекратить.

Дружба потеряет свою чистоту, если в ней необходимость хоть на мгновение возьмет верх над желанием сохранить для обоих участников свободу взаимного согласия. Все человеческие дела, совершаемые по принципу необходимости, нечисты. Нечистой является любая дружба, в которой есть хотя бы намек на желание угодить или желание, чтобы тебе угодили. В подлинной дружбе оба эти желания полностью исключены. Двое друзей всей душой согласны оставаться двумя, но никак не одним. Они уважают дистанцию между собой, которую устанавливает сам тот факт, что они созданы разными. Человек имеет право желать достигнуть непосредственного единения только с Богом.

Дружба есть чудо, при котором человек соглашается смотреть на расстоянии, не приближаясь, на другого человека, который необходим ему как пища. Ева не обладала такой силой души; а к тому же, она не испытывала нужды в плоде райского дерева. Если бы в момент, когда она смотрела на плод, она была голодна, и однако продолжала неуклонно смотреть на этот плод, не делая к нему и шага, то совершила бы чудо, аналогичное чуду совершенной и истинной дружбы.

Из власти превратить человека в вещь, убив его, проистекает другая власть, тоже способная на чудесные превращения в своем роде: это власть обращать в камень еще живого человека. Он жив, у него есть душа; и, однако, он – вещь. Очень странное существо – одушевленная вещь; странно для души это состояние. Кто сможет высказать, сколько душе приходится поминутно скручиваться и сгибаться, чтобы к нему приспособиться? Она ведь не создана обитать в вещи; когда ее к тому принуждают, в ней не остается ничего, что не страдало бы от насилия.

Кто не познал, сколь крепко повороты судьбы и необходимость держат во власти любую человеческую душу, тот не сможет смотреть как на подобных себе и любить, как самого себя, людей, которых случайные обстоятельства отделили от него пропастью. Разнообразие мотивов, которым подчиняется человеческое поведение, создает иллюзию, что существуют разные породы людей, которым не дано сообщаться между собой. Любить и быть справедливым может только тот, кто познал на себе власть силы – и научился не угождать ей.

Когда человек станет для нас чем-то в той или иной степени необходимым, тогда мы уже не сможем желать ему блага, пока не прекратим желать блага для самих себя. Там, где существует необходимость, там существуют принуждение и господство. Мы находимся в повиновении того, в чем мы нуждаемся, или, во всяком случае, того, кто этим обладает. Главное благо для каждого человека – это свобода распоряжения самим собой. А мы или сами от нее отрекаемся (что есть грех идолослужения, – ибо мы вправе отказываться от этой свободы только ради Бога), или хотим, чтобы свободы был лишен человек, в котором мы чувствуем нужду... Когда привязанность одного человека к другому продиктована чистой необходимостью, это чудовищно. Мало что на свете до такой степени позорно и страшно. Всегда есть что-то пугающее во всех обстоятельствах, где человек ищет блага и находит одно лишь рабство необходимости.

Если мы стоим на более высокой ступени в отношениях, основанных на неравенстве силы, сверхъестественная добродетель справедливости будет состоять в том, чтобы мы вели себя точно таким образом, как если бы между нами было равенство. Строго во всех отношениях, учитывая малейшие детали в манере разговаривать или держать себя. Ибо какой-нибудь одной мелочи достаточно, чтобы отбросить нижестоящего к состоянию вещества, которое в этом случае является для него как бы естественным, – подобно тому, как малейшее сотрясение превращает в лед воду, которая оставалась в жидком состоянии при температуре ниже нуля.