Л. Н. Толстой. Избранные произведения

Эрнест Хемингуэй

Существует расхожее мнение о том, что Лев Николаевич Толстой под конец жизни рехнулся. На фоне безбожия ли, богоискательства, вегетарианства или просто старения, но рехнулся - завозился с крестьянами, букварями, баснями, покосами – потому и сбежал решительно, внезапно и окончательно.
Пока я не читал его книг, то так и считал, полностью это мнение разделяя и придерживаясь его с самым негодяйским упорством – тут злую шутку со мной сыграла школа со своей программой. Ну вообще не зашли мне тогда его книги! Так же, как тогда не подошёл бы мне мой сегодняшний пиджак – не потому, что пиджак велик или плох, а потому что я был мал, не дорос. Но себя надо было успокоить, поэтому провозглашение тезиса о том, что автор – дурак, причём дурак оголтелый, было анестезией душевного разброда, ведь внутри-то себя я понимал, что если весь мир считает Толстого титаном, классиком, гением и прочее, а я не вкуриваю вообще, то всё же что-то не так со мной. Эх, вот не навязывали бы мне его книги в 13-14 лет, а возьмись я сам за него года на три позднее… Уверен, результат был бы совсем иным.
Потом, уже годам к 25, преодолев детские комплексы, я прочитал «Воскресение», «Анну Каренину» и «Войну и мир». Романами я был поражён и восхищён! Но всё же механизм самозащиты себя прошлого от себя нынешнего включился, да ещё и очень диссонировало то, как различались его романы и басни для детей крестьян. Казалось, что микроскопом забивают гвозди – в принципе, глядя со стороны, это и происходило, когда гений, граф и главный писатель своей современности принялся косить поля и колоть дрова. В моей голове это не умещалось («Вот я бы на его месте!»), поэтому пришёл я к компромиссу с самим собой на том, что Толстой писатель великий, но просто под конец жизни убрёл не туда.

И вот «Хаджи Мурат»… Когда я Толстого читал запоем, то обошёл стороной эту повесть, потому где-то прочитал о том, что вещь это неоконченная, издана была после смерти писателя да ещё с купюрами… В общем, побрезговал я, прошёл мимо, да так и не вернулся. И вот только теперь могу уверенно заявить, что никакого помешательства и разрыва в творчестве Толстого не было, а была гармоничнейшая эволюция. А болваном был(очень надеюсь, что действительно был) я, ваш покорный слуга.
Почему? Потому что "Хаджи Мурат" - это одна из последних вещей Толстого, как раз таки периода, когда автору приписывают сумасшествие, но... слабоумный человек не может писать настолько бритвенно чётко и кинжально ясно. Это поразительно! Мысль выражена настолько монументально– я, как читатель, уверен, что автор говорит именно то, что и хочет сказать – кажется, что это твои же собственные мысли, которые ты думал, но просто не умел сформулировать, а тут – вот , пожалуйста, нашлись именно те, самые нужные слова. Насколько органично и беспристрастно переданы все точки зрения касательно войны на Кавказе! Поневоле кажется, что над повестью работала группа авторов – это даже похоже на репортаж, прямой эфир, где слово получает и воинственный кавказский традиционалист, и русский поручик, и крестьянин, и император. Мнение же автора не является константой и истиной в последней инстанции – если считаете нужным, то можете вступить с ним в дискуссию, пожалуйста. Но вот стоит ли это делать? Не знаю)

P.S. Для себя вопрос о душевном и умственном здоровье Льва Николаевича я закрыл.

Что нового можно сказать о произведениях Льва Николаевича? Да ничего. Тут всё понятно и без слов. Лев Николаевич - столп русской литературы. Мощь, глыба. И даже такое небольшое произведение это лишний раз доказывает.
Но, не смотря на небольшой объем повести, я в очередной раз убеждаюсь в величии русского языка, во всей красоте природы, которая этим самым языком описывается.
А какая замечательная любовная линия! Чудесное описание переживаний, страстей и мучений героев.
Ну и безусловно, главное действующее лицо (по моему мнению) - Кавказ. Как красиво описывает его Лев Николаевич! Какой он притягательный, бескрайний и дикий...
Правда, откровенно говоря, для меня так и осталось загадкой поведение Марьяны в конце книги. В чем перед ней провинился Оленин? Почему она так жестоко с ним обошлась? Мне лично не понятно.
P.S. Слушала аудиоспектакль с участием Алексея Баталова, Николая Караченцова и Светланы Крючковой. Очень рекомендую! Версия, правда, наверняка не полная, но не думаю, что сильно сокращенная.

Картина Петра Верещагина "На Кавказе"

«Чем чаще перечитываю я эту повесть, тем более убеждаюсь, что это chef-d’oeuvre Толстого и всей русской повествовательной литературы»
(Из письма И.С.Тургенева к А.А.Фету)

Это тот Толстой, которого я бесконечно люблю и готова перечитывать и перечитывать. Это тот Толстой, который не впал ещё в окончательное моралите и в окончательное отрицание общества, православной культуры, высшего света, вообще цивилизации. Его Оленин - предтеча будущих героев Толстого, ищущих себя, рефлектирующих, находящихся в постоянном поиске смысла жизни и счастья, пытающихся уйти от общественных устоев и высшего общества, - которые стремились к земле, к народной мудрости и народному, простому быту: Пьер Безухов, Константин Левин, Дмитрий Нехлюдов...Здесь же берёт начало его мысль, что только в соединении с природой, человек может быть свободен от условностей, от порока и быть счастливым в простой деревенской/станичной жизни. Эта повесть такой очень отменный эпилог к ''мысли народной'' в ''Войне и мире'', и эпилог к философии Левина в ''Анне Карениной''. Но я люблю эту повесть не это...не за легкие штрихи будущей нравственно-философской мысли Толстого, которая потом ярко и выпукло проступит в его более поздних работах, а за другое...

Я люблю эту повесть за ее настоящесть, за безупречно прекрасный русский язык, за легкость слога, идеальное сочетание формы, стиля и композиции,за мастерство так описать быт казачьей станицы, что рассказ оживает...что ты чувствуешь этот ни с чем не сравнимый запах горящего кизяка, что ощущаешь во рту сладковатый и мягкий вкус каймака на белом душистом хлебе, видишь в небе, вспорхнувшего сдерева фазана, слышишь, говор казачек, загоняющих скотину в хлев, ощущаешь пыльный запах степи и захватывающую дух красоту кавказских гор...свежесть и мощь коричневого Терека, и ...ай!...а вот пулька, пущенная абреком, просвистела у виска.
За очень яркое и точное описание тяжелого, но очень красивого казачьего быта. За то, что пока читаешь - ощущаешь мощь и красоту литературы, за то, что эта небольшая повесть вызывает в тебе красивые и бурные потоки собственных мыслей и чувств. У тебя тоже перехватывает дыхание от вида гор, как и у Оленина, у тебя тоже вызывает чувство фальши нынешнего своего существования в сравнении с простой, глубокой, наполненной внутренним смыслом и красотой существования на воле,жизнью казаков. Свобода от условностей,кроме тех,которые положила природа солнцу, траве, зверю, дереву. Других законов у них нет...'' А есть свобода бытия, которой лишено светское общество, потонувшее в условностях, пустоте существования и пустившего в инфляцию любовь и счастье.

И дело не в том, как закончилась повесть, - печально или нет,- а важно то, что Оленин уже не будет прежним. Он вернётся в привычную для себя среду, будет жить среди тех людей, но он не будет прежним - казаки и захватывающая красота гор и Кавказа - навсегда изменили его. И под следущими словами Толстого я готова подписаться, потому что абсолютное отражение моего взгляда:

В человека вложена потребность счастия; стало быть, она законна. Удовлетворяя ее эгоистически, то есть отыскивая для себя богатства, славы, удобств жизни, любви, может случиться, что обстоятельства так сложатся, что невозможно будет удовлетворить этим желаниям. Следовательно, эти желания незаконны, а не потребность счастья незаконна. Какие же желания всегда могут быть удовлетворены, несмотря на внешние условия? Какие? Любовь, самоотвержение!''

Не бесспорно, но, во всяком случае это, на данный момент, мне ближе всего. Какое же это невероятное счастье - перечитывать любимую классику. И ''Казаки'' - настоящий chef-d’oeuvre русской классической повести.

После повести "Смерть Ивана Ильича" этот рассказ кажется более слабым. Возможно, если бы я прочитала их в другом порядке, впечатление было бы иным. Но избежать сравнения невозможно.
В "Трёх смертях" мы видим лишь факты ухода, без глубокого анализа внутреннего перелома человека в момент смерти. Богатая барыня, ещё молодая, обвиняющая в своей болезни всех вокруг, до последнего остаётся недовольной, и, вероятно, так живёт всю жизнь. Крестьянин, как плыл по течению, так и закончил. А дерево, которое срубили без особой нужды и сожаления, становится символом третьей, самой немой и беззащитной смерти.
На фоне "Смерти Ивана Ильича" этот рассказ действительно воспринимается сухим и скорее проходным.

Маленькая повесть (фрагмент незаконченного романа, который надо бы прочитать). Но читалась непросто, с перерывами. Нужен был воздух.

Почти в каждой главе - новая семья, со своими проблемами, привычками, отношением с обществом. И все это - лишь намеком. И из этих намеков складывается и безнадежная бедность крестьян, и непроходимая наивность помещика.

Помещик - совсем молодой человек, решивший бросить универ, чтобы спасти человечество (от приказчиков). Начало уже малообещающее. Приказчики никуда не делись и обманывают не меньше. Сам он ходит по домам - и ничего решить не может. Сам себя ограничивает благими намерениями - и делает только хуже.

Вместо беготни в садочке, в школьные годы приходилось садиться с книжкой и читать. В моем детстве для урока нужно было вести таблицу, где записывалась дата, название того, что читаешь и сколько осилил страниц.
Тюлевые занавески... сквозняк, деревянные полы, сад, полный малины, мухи бьются о стекло, жужжат и пытаются коснуться лапками прикрытых льняным полотенцем после завтрака ватрушек...

Давно нет сада, и мухи, наверное, все передохли... давно прошло и детство, отрочество даже юность - теперь вместо насекомых, жужжит вентилятор охлаждения ноутбука, а я перечитываю школьную классику. Как сильно ее можно не любить ребенком, так сильно взрослыми ты будешь тосковать, что тридцать лет, как больше не ребенок.

Детство, Отрочество и Юность - не самая захватывающая литература и сложно концентрироваться на тексте, но тексты все такие же мудрые и знаковые, я бы сказала жизненные. Переезды, возвращения, проблемы в семье - всем подобное знакомо, и фраза: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему» — начинается уже где-то здесь, пусть после трилогии до Анны пройдет еще двадцать с лишний лет, семейная философия по Толстому никуда не делась.

Не зря вель он разработал собственную религию, за что был отлучен от церкви. Он думал, что умнее, он что-то знал всегда, что ж, возможно он во многом был прав, не зря ведь классик.

"Детство" - очень трогательное произведение великого классика, берущее за душу своей прозрачностью и искренностью. Оно наполнено любовью. Это первая книга из трилогии Толстого. Она благосклонно погружает нас в то прекрасное время, когда существовали Благородные пансионы, балы и гувернёры. Детство той поры довольно сильно отличалось от детства людей послереволюционного времени. Оно было тем, что не повторялось после уже никогда. Хуже или лучше - не в том дело. Оно просто было другим, присущим именно той эпохе. События, "одетые в платье" 19-го века.

Мальчику Николеньке действительно было о чём поведать. Его детские годы представляют собой в нынешнее время альбом со старыми выцветшими черно-белыми фотографиями, отражающими как хорошие и радостные события, так и печальные. Ежедневное домашнее обучение, четкий распорядок и желание поскорее повзрослеть, обиды и слёзы, смех и шалости, столь волнительные часы на охоте, затем отъезд из дома и первая длительная разлука с мамой, игры и дружба, кажущаяся в детстве "на всю жизнь", балы и первая влюбленность, а главное - ощущение того, что время остановилось, а, значит, всё и всегда будет так, как теперь, и все родные и близкие будут всегда, что всё всегда будет хорошо, что смерти нет, а если и есть, то она где-то там, далеко, у других... Николеньке предстоит столкнуться в детстве со всем этим.

Воспоминания для многих бесценны, а порою они - то единственное, что помогает жить. Для кого-то они - боль, для кого-то - лекарство. Но объединяет воспоминания разных людей одно - невозможность показать их другому человеку, насколько бы близок он ни был.

Хаджи-Мурат, один из ключевых героев Кавказской войны, военачальник и национальный герой аварского народа стал героем одноименной повести Толстого. Почти десять лет Хаджи Мурат был правой рукой имама Шамиля, организовал немало набегов, его храбрость, военный талант были известны на весь Кавказ не только у горцев, но и у русских. Слава растет, а отношения между имамом и его помощником становятся все напряженнее и после очередного конфликта Хаджи Мурат решает покинуть Шамиля, но в плен попадает его семья. Хаджи Мурат переходит на сторону русских, чтобы с их помощью спасти родных.

Храбрый, благородный, отважный, таков Хаджи-Мурат и в повести Толстого.

назовет его Марья Дмитриевна, супруга одного из русских офицеров. Второй кавказский лидер, точнее первый, имам Шамиль - умный политик, храбрый воин, его "высокая, прямая, могучая фигура" производила впечатление величественности.

Совсем иначе описан в повести русский император Николай I. "Большое, сытое тело", "отросший живот", "лицо холодно и безжизненно", "сжатые губы", "выражение недовольства и даже гнева". Причина недовольства кроется в усталости после бессонной ночи, проведенной с двадцатилетней невинной барышней. Измученный развратом император, раздает распоряжения министрам, смысл которых сводится исключительно "казнить, нельзя помиловать". Кое-как, отстояв в церкви службу и уделив пару минут семье, он отправляется на ежедневную прогулку, затем обедает в окружении "императрицы с своей трясущейся головой и замершей улыбкой" и свиты придворных льстецов и подхалимов. Вечером царь спешит в балет, где в "трико маршировали сотни обнаженных женщин". Виновник всего зла, что творится на Кавказе, никудышный стратег, бездарный тиран, деспот и развратник, именно таким рисует Толстой Николая I. Под стать ему и приближенные, исполняющие все прихоти и желания царя, а русские офицеры погрязли в безделье, пьянстве, солдата не жалеют, а уж горцев и подавно.

словами все той же Марьи Дмитриевны. Сложилось впечатление, что именно в уста обычной русской женщины Толстой стремился вложить отношение к происходящему.

Повесть писалась долго, много исторической литературы изучил Лев Николаевич для ее написания, но его личное субъективное мнение в этом произведении явно превалирует. Напечатанная уже после смерти Толстого повесть была неоднозначно была принята критиками и литераторами, а первый ее экземпляр вышел с большими сокращениями.

Интересно и то, что повесть "Хаджи-Мурат" была экранизирована в Германии, Италии, Югославии, Турции, но не в России, хотя попытки подступиться к этому произведению предпринимались и в советское, и в постсоветское время. Самая известная постановка, пожалуй, «Хаджи-Мурат — Белый Дьявол» итальянский фильм 1959 года режиссёра Риккардо Фреда.

Идеал мужского начала русской жизни.
Как-то уже приходилось писать, что т.н. «заблуждения» Толстого (как будто у кого-то есть моральное право называть выстраданные убеждения «заблуждениями») – неподсудны, особенно потомкам. Неподсудные по причине целостности личности: жил как веровал, а потому и прощено всё.
«Казаки» столь часто рассматриваемое и критиками, и любителями, и гурманами Толстого произведение, что, как и в случае с «Хаджи-Муратом» или «Степью» Чехова, пытаться сказать что-то новое с точки зрения литературоведения – ну, наивно, по крайней мере. Но всегда есть, что сказать с точки зрения собственной интерпретации текста. А уж тем более в зависимости от возраста, жизненного опыта, рефлексии и саморефлексии. Так и с «Казаками»: что осталось вне поля профессиональной критики? Проблемное поле – известно, история создания и литературные особенности – тоже.
Но попытка собственной интерпретации у меня была вызвана прочтением «Героя нашего времени» и тем ракурсом, что попытаться в лицах, запечатленных не в исторических документах, но в произведениях художественных, увидеть «физиономии», по выражению той эпохи, русского колониализма (в терминах марксизма) или миссии «белого человека» (в терминах Киплинга). Каков русский колонизатор-миссионер? И, конечно же, вопрос самый актуальный: генезис трений, противоречий, непонимания между русскими и Северным Кавказом. Что в основе? Когда возникло? Как складывались взаимоотношения? Какими были русские тех лет? Как относились к местному населению? При этом, разумеется, всегда было понимание различия исторического документа и художественного образа писателя. Но всё же вернемся сначала к убеждениям Толстого относительно «здорового начала простой жизни».
Самое удивительное: как такой прозорливый человек, писатель, личность вообще мог поставить себе вопрос таким образом? Понятно, что предтечей был Руссо. Понятно, что не произошли те события, случившиеся позже и показавшие «естественные» ограничения «человека простого» в том, какими качествами он был наделен умозрительно гением русской литературы. Толстой – самобытный, глубокий писатель-мыслитель-философ. Ничего на веру, кроме самой веры! Отношение к «простым» людям, разумеется, не было случайным ни в «Казаках», а уж тем более в более поздних произведения. Можно предположить, что эсхатология с понятным направлением духовного движения, «развития» человека и человечества, показывает путь к концу – физическому, по крайней мере. Что не может не сопровождаться упадком нравов, что Толстой и наблюдал в привычной для него среде. Выход – в опрощении, возврате к незамутненной жизни «простых» людей, живущих в гармонии с природой, собственно, почти и не выделивши себя из природы. Но и там всё настолько далеко от того, как понимал гармонию Толстой. Прекрасная иллюстрация – фильм «Легенда о Нараяме». И фильм, и повествование – совершенно из другой цивилизации, но есть ли там гармония? А если она и есть, то это гармония вовсе не человеческого общества. Как мы, европейцы, это понимаем. Но тут уже полемическая область, где нужно договариваться о терминах.
Поразительная «слепота» гения: живя «казацкой» жизнью ты никогда не сможешь подняться в осознании себя, своих проблем на уровень «сознательной» же жизни. Для этого у тебя нет ни времени, ни сил. А быть «простым» в нравах и «просвещенным» в познаниях – решительно невозможно. Так же, как чуть-чуть беременной. Так не бывает. Что, собственно, демонстрировал Лев Николаевич собственной жизнью. Но мне бы хотелось и «предостеречь» от соблазна цитирования Библии, того места, где о помножении познания и помножения скорби. Трудно согласиться, что собственная жизнь – это лишь помножение скорби через помножение познания. Невозможно согласиться с тем, что проживая и, в теории, приобретая мудрость, эта мудрость есть лишь единственно – скорбь. Святые отцы православия, да и не только, - разве это не демонстрация иного? И печать светлого понимания и умиротворения на их лицах в момент ухода из этой жизни –разве это иллюзия и обман? Поэтому ещё раз: речь не об известном «заблуждении» относительно жизни «простой» или «цивилизованной». Речь о том, почему Толстой убежденно придерживался, да что там придерживался - проповедовал именно такие свои взгляды?
Ещё такая мысль: представление об обществе как об испорченном, пардон, сообществе и не более того – подобным, спекулятивным образом может рассуждать лишь ум незрелый. Да, к моменту написания Толстому было что-то около 30. Но подобный взгляд у Толстого остался на всю жизнь. Удивительно! Зададимся вопросом: может быть, как это бывает почти всегда, может быть, подобное отношение к обществу – следствие какой-то психологической драмы глубокого человека? В «Казаках» - повести удивительно светлой, ясной, легкой, читающейся с прекрасным настроением, написанной прекрасным литературным языком, явно на каком-то душевном, духовном подъеме, можно, на мой взгляд, проследить начало той личностной эволюции, или саморазвития, как сказали бы сейчас, самого Толстого. Ведь что волнует, над чем размышляет, занимаясь самоедством Оленин? Азартные игры, обманутые женщины, ложь, лицемерие, пустое время препровождение, - вот от чего он хочет уйти. А в конце, в пределе, сам Толстой приходит к созданию собственной «системы», покоящейся на его собственном прочтении христианства, то есть он приходит к собственной, продуманной и обоснованной мировоззренческой системе.
Повесть ясная, чистая, по-хорошему легкая. В ней в каждой строке – жизнь! Горы, реки, лес, охота, напряжение приграничной жизни, перестрелки, засады. Искреннее желание понять и принять образ жизни и, следовательно, образ, строй мыслей казачей станицы. И через всё – женская плоть, женское тело, желание обладать ею. Эта плоть в буквальном смысле не дает спать Оленину, она кружит голову и просто сводит с ума здорового физически и морально молодого человека. Оленин смотрит на Марьяну, да нет, Толстой смотрит на казачку и видит только платье-рубашку-сорочку Марьяны, за которым мужское воображение рисует молодое, красивое, ждущее мужчину-хозяина с его ласками и требованиями любви тело. О чем пишет по большей части Оленин в своем дневнике? Да об этом же и пишет – о женщине! О чем мечтает-фантазирует молодой человека? Да о том, о чем мечтают и фантазируют все молодые мужчины! Обо что разбиваются все умозрительные «системы» Оленина относительно собственного предназначения и главной же обязанности=основы счастья – служения и самоотречения во имя других? О женщину и разбивается! Почему гений Толстого «не дошел» до того, что ведь после насыщения им ведь и поговорить будет не о чем? Что ничего общего нет ни в их взглядах, ни в образе жизни и идеалах? Почему так? Скорее всего, как и в случае Печорина – молодость! С её иллюзиями вечного семейного счастья с единственным человеком до самой последней черты. Но это – так человечно, слишком человечно, как говорит любимый Заратустра.
Нашел ли я в повести того, чего искал, если не для объяснения, то попытки понимания взаимоотношений русских с кавказцами? И да, и нет. В этом отношении «Хаджи-Мурат» дает больше, о чем я пытался написать в отзыве. Здесь интересен другой момент: русские и русские, православные и староверы. Послушаем Толстого: «Очень, очень давно предки их, староверы, бежали из России и поселились за Тереком, между чеченцами на Гребне, первом хребте лесистых гор Большой Чечни. Живя между чеченцами, казаки перероднились с ними и усвоили себе обычаи, образ жизни и нравы горцев; но удержали и там во всей прежней чистоте русский язык и старую веру».
Далее: «Еще до сих пор казацкие роды считаются родством с чеченскими, и любовь к свободе, праздности, грабежу и войне составляет главные черты их характера. Влияние России выражается только с невыгодной стороны: стеснением в выборах, снятием колоколов и войсками, которые стоят и проходят там».
Вот ещё: «Казак, по влечению, менее ненавидит джигита-горца, который убил его брата, чем солдата, который стоит у него, чтобы защищать его станицу, но который закурил табаком его хату». «Он уважает врага-горца, но презирает чужого для него и угнетателя солдата. Собственно, русский мужик для казака есть какое-то чуждое, дикое и презренное существо, которого образчик он видал в заходящих торгашах и переселенцах-малороссиянах, которых казаки презрительно называют шаповалами».
И постоянное презрение во взглядах чеченцев на русских. Собственно, ничего нового. Собственно, а что остается делать с тем, кого победить не можешь? Места в тексте, где Толстой говорит о презрении во взглядах, встречаются практически везде, где только в тексте появляется чеченец. В конце повести, в эпизоде с окружением и уничтожением группы чеченцев, пришедшей украсть лошадей и скот, есть такое место: «Чеченцы знали, что им не уйти, и, чтоб избавиться от искушения бежать, они связались ремнями, колено с коленом, приготовили ружья и запели предсмертную песню». Бой был равным, никакого подавляющего преимущества у русских не было, была военная хитрость, храбрость и понимание защиты собственного дома. И что характерно именно для Толстого, как человека русского и человека православного. Повторюсь: именно для человека русского. У русского человека нашлось вот, какое отношение к убитым в бою чеченцам: «Каждый из этих рыжих чеченцев был человек, у каждого было свое особенное выражение». Нужно ли говорить, что совершенно невозможно представить такие строки и такое отношение к врагу, если бы автором был бы чеченец. Но об этом – в самом конце, потому что на самом деле мораль не в этом – какие хорошие одни и какие плохие другие. Понятно, что «хорошие» и «плохие» - в отношении к своим. Ну вот: мне кажется, что Толстой хотел бы быть русским, но не «обычным» русским, русским мужиком, крестьянином, да – солью земли, но всё-таки холопом (крепостное право отменено ещё не было!), а русским казаком, обладать человеческими, личностными, мужскими качествами казака. Казак как свободный (не холоп!), смелый, мужественный, абсолютное воплощение мужского начала. Мужественный и просвещенный. Он мужественен духом, а потому несгибаем. Он – цивилизован (не дик), его мужество и бесстрашие – осознанное, он – защитник и опора Отечества. Возможно, «Хаджи-Мурат» получился тяжелым во всех смыслах произведением, что Толстой так и не нашел воплощения просвещенной мужественности ни в себе, ни в ком-то другом.
А что же чеченцы? Да, собственно говоря, ничего. Говорить бесконечно, что ничего не меняется, в смысле, они, чеченцы, не меняются. Как считали русских такими, как в «Казаках», так и считают. Говорить об этом, по крайней мере, надоело. Потому как это на самом деле ничего и не объясняет, ничему и не учит. Учат «Казаки» другому, пусть неявно, не напрямую. Мужеств это ведь не только шашка, «рубилово-махалово». Мужество – это ведь когда ещё и честно. А честно – это когда говорят и обсуждают открыто всё, что мешает. Обсуждают то, почему одни называют других «черножопыми», а другие «собаками». Обсуждают, чтобы понять хотя бы: нам по пути?
Упрек чеченцам, пожалуй, один: хочется почитать, что и как они думали о русских – и тогда, и сейчас. Есть ли такие источники? От того, что мы делаем вид, что ничего не происходит, а на самом деле происходит – загонять болезнь ещё глубже. В повести куча мест, где контакты описаны более чем прозрачно: была своя жизнь, были связи, контакты, общие дела, было куначество. Толстой не дает ни повода, ни права, сводить проблему к примитиву: эти – черножопые звери, эти - русские собаки и свиньи. Толстой видел жизнь гораздо глубже, как гений и честный человек он увидел Горнее и у тех, и у других. Ведь реально – проблем у не русских (этнически) – гораздо больше, чем у русских. Как мы решаем то, что уже невтерпеж, знают не только русские: раньше – дубина или сабля – и ничего живого вокруге, сейчас – бомба-матушка и трандец всем. Никаких иллюзий. Как и насчет того, что русским не русские нужны больше, чем не русским – русские.
Реалии таковы, что «Казаки» и «Хаджи-Мурат», кавказские рассказы Толстого – больше, чем просто литературные произведения. Толстой прямым текстом по сути говорит о главной проблеме: русские не являются образцом для чеченцев ( в случае «Казаков») в морально-нравственном смысле (кстати, очень интересно объяснение того факта, почему чеченцы встречали немцев хлебом-солью, рекомендую поизучать вопрос!). А это – проблема русских, исключительно русских! Поясню: почему США или Великобритания – магнит для всех? Образ жизни, воплощенный в успешность, - вот и весь ответ. Тянутся к успешному, сильному. Так было всегда. Не знаю, будет ли так всегда. Почему русские в Хаджи-Мурате видели больше, чем просто война? Да потому, что он был Воином!
И чтобы нам, русским, решить наши собственные проблемы нужно, просто необходимо читать Великих Русских Людей, являющихся духовными вершинами нации, читать такие книги, как «Казаки». Льва Николаевича Толстого.