Фатальні стратегії

Все эпохи, все философии и метафизики (манихейские, еретические, катарские, колдовские, а также Нерваля, Жарри, Лотреамона) в определенный момент выдвигали гипотезы о нелепости, принципиальной ирреальности мира, то есть, по сути, о принципе Зла, за что их всегда покрывали позором или сжигали, ведь это абсолютный грех. Об ирреальности мира и , как следствие, всемогуществе мысли задумывались, строго говоря, лишь в обществах без реального (скорее реального, чем без истории или письменности). Все мифологии, все зарождающиеся религии переживали бурное отрицание реального, яростно бросали вызов существованию. А все, что отрицает реальное и бросает ему вызов, несомненно, ближе к миру всемогущества мысли.

Так же как расовая и ритуальная красота японских лиц противоположна рефлексивной и идеализированной эстетике наших западных лиц. Наша западная красота связана либо с особенностью нату ры и экспрессии (красота характера), либо с особенностью моды (преобладание последова тельных моделей, идеальности определенной черты в определенный момент и т.д.). Натурализованная и моделируемая, она предполагает различие пре красного и безобразного (а в последнее время и до вольно жесткий шантаж красотой). Восточные же черты, наоборот, — не считая того, что японцы во обще меньше внимания уделяют лицу и больше жестикуляционной церемонии всего тела, — имеют расовый, а следовательно, произвольный и условный характер, в противоположность нашей натуралистической и экспрессионной эстетике, но благодаря этому они приобретают более необыкновенную красоту — красоту одинаковой для всех ритуальной морфологии. Никакого различия: одна и та же красота играет на лицах мужчин и женщин, так или иначе, безобразных здесь нет, потому что на всех лицах проступают контуры того же рисунка. Рядом с этой западная красота с ее индивидуализацией согласно гибридными моделями кажется крайне заурядной. Игра морфологических означающих расы уверенно берет верх над эстетическими ценностями — означаемым нашей культуры.

Нет ничего хуже более подлинного, чем подлинное. Такое как клон или робот в истории иллюзионизма. В последнем случае ужасно не исчезновение естественного в совершенстве искусственного (изготовленный иллюзионистом автомат настолько безупречно подражает всем человеческим движениям, что уже ничем не отличается и от самого иллюзиониста), напротив, ужасно исчезновение искусственного в очевидности естественного. Что-то вроде невыносимого позора. Эта недифференцированность отсылает нас к ужасающей естественности. Вот почему иллюзионист вместо полностью реалистичного робота производит подделку с не много неуклюжими механическими движениями, противопоставляя таким образом ужасу подобия игру и силу иллюзии.
То, что уже не создает иллюзии, мертво и внушает ужас. Таков труп, но также и клон, а если взять более широко, то таковым является все, что настолько совпадает с самим собой, что уже не способно да- ? же разыгрывать свою собственную кажимость. Предел разрушения иллюзии — это предел смерти.

Сегодня революция происходит уже не через диалектическую трансценденцию вещей (Aufhebung), а благодаря их потенциализации, воз ведению их в квадрат, в энную степень, будь то терроризм, ирония или симуляция. То, что происходит, это уже не диалектика — это экстаз. Так терроризм — экстатическая форма насилия, государство — экстатическая форма общественного устройства, порно — экстатическая форма секса, обсценность — экстатическая форма сцены и т.д. Кажется, что вещи, потеряв свою критическую J и диалектическую детерминацию, способны лишь ? удваиваться в своей обостренной и транспарентной форме. Как в случае с «чистой войной» Вириильо: экстаз ирреальной войны, вероятной и повсеместно присутствующей. Освоение космоса также является mise en abyme [принцип матрешки] нынешнего мира. Повсюду распространяется вирус потенциализации и mise en abyme, увлекая нас в экстаз, который является, кроме того, и экстазом безразличия.