Factotum

Новая жизнь категорически не одобрялась Джан. Джан привыкла к своим четырем палкам в день. Она привыкла ко мне бедному, униженному и смиренному.
После смены на складе, после бешеной гонки по городу и финального спринтерского рывка от стоянки к окошкам тотализатора у меня уже не было сил на любовь. Каждый вечер, когда я возвращался домой, Джан встречала меня пьяная в дулю.
– Мистер Игрок, – говорила она, когда я заходил в квартиру. Джан сидела нарядная; в туфлях на шпильках, в нейлоновых чулках. Сидела, положив ногу на ногу и высоко задрав юбку. – Мистер Великий Игрок. Знаешь, когда я увидела тебя в первый раз, меня поразило, как ты ходил. Ты не просто шел через комнату, ты шел, словно мог при желании пройти сквозь стену. Как будто ты – властелин мира и тебе все пополам. А теперь у тебя завелась пара баксов в кармане, и ты уже не такой, как прежде. Ты стал похож на стажера-дантиста или на слесаря-сантехника.
– Вот только не надо о слесарях-сантехниках, Джан.
– Мы с тобой не занимались любовью уже две недели!
– Любовь проявляется во многих формах. Моя любовь – утонченнее.
– Ты не вставлял мне уже две недели.
– Имей терпение. Через полгода мы поедем на отдых в Париж. Или в Рим.
– Нет, вы посмотрите! Он себе наливает хороший виски, а я тут сижу и травлюсь мерзким дешевым вином.
Я сидел, развалившись в кресле, и крутил в руке стакан с виски, позвякивая кубиками льда. Я был в дорогой желтой рубашке очень яркого тона, режущего глаза, и в новых брюках. Зеленых в тонкую белую полоску.
– Мистер Великолепный Игрок!
– Я отдаю тебе душу. Я отдаю тебе мудрость, и свет, и музыку, и кусочек смеха. И еще – я лучший в мире игрок на скачках.
– На хреначках!
– На скачках. – Я допил виски, встал и налил себе еще.

Вот пример нашего типичного утра. Я взгромождаюсь на Джан и тревожно поглядываю на часы, меня подташнивает, мне плохо, но я пытаюсь это скрывать. Потом я раскачиваюсь, возбуждаюсь, кончаю, слезаю с Джан.
– Ну вот, – говорю. – Мне пора. Я и так уже опоздал на пятнадцать минут.
Джан, счастливая, как птичка весенним утром, несется в ванную, подмывается, умывается, писает, проверяет, не надо ли побрить подмышки, смотрится в зеркало – ее больше тревожит не смерть, а приметы возраста, – потом возвращается в спальню и снова ложится в постель. Я тем временем натягиваю свои старые грязные трусы под грохот уличного движения на Третьей улице.
– Папочка, возвращайся в кроватку, – говорит Джан.
– Слушай, мне только что дали прибавку к зарплате.
– Да не будем мы ничего делать. Просто ляг, поваляйся со мной пять минут.
– Ну что за на фиг...
– Ну пожалуйста! Всего пять минут.
– Блин.
Я забираюсь обратно в постель. Джан хватает меня за яйца. Потом сжимает мой член в руке.
– Он такой славный!
А я размышляю, пытаясь прикинуть, когда мне удастся отсюда слинять.
– Можно спросить тебя кое о чем?
– Ну давай. Спрашивай.
– Я очень хочу его поцеловать. Ты же не против?
– Нет.
Она целует его, потом лижет. Я закрываю глаза и забываю о том, что мне надо идти на работу. И так – каждый раз. И в то конкретное утро тоже. А потом я услышал звук рвущейся бумаги и почувствовал, как Джан что-то пристраивает на самом кончике моего члена.
– Смотри.
Я открыл глаза. Джан разорвала газету, соорудила крошечную бумажную шляпу и надела ее мне на головку. Вокруг тульи была повязана тонкая желтая ленточка. Член стоял колом, и все вместе смотрелось весьма внушительно.
– Нет, правда, он славный? – спросила Джан.
– Он? А не я?
– Нет, именно он. А ты тут вообще ни при чем.
– Правда?
– Ага. Хочу опять его поцеловать. Ты ведь не возражаешь?
– Не возражаю. Давай.
Джан убрала шляпу с головки и принялась целовать и облизывать мой член, глядя мне прямо в глаза. Она взяла его в рот. Я откинулся на подушку и закрыл глаза. Все равно я уже опоздал на работу.

Она как будто специально меня дожидалась. Она была само совершенство, воплощение сводящей с ума сексуальности в чистом виде, и она это знала, она этим пользовалась, она играла с тобой, и дразнила, и разрешала тебе изнывать и томиться. Ей это нравилось, ей было от этого хорошо. Мне тоже было неплохо. Она могла бы и не замечать меня вовсе. Если бы она захотела, то не позволила бы мне даже мельком обогреться в проблеске этой убийственной сексуальности. Как и большинство мужиков в такой ситуации, я понимал, что ничего от нее не добьюсь – никаких интимных бесед, никаких возбуждающих катаний на американских горках, никаких долгих прогулок воскресными вечерами, – пока не дам неких странных, загадочных обещаний.

– Итак? – Он вопросительно взглянул на меня поверх листочка с заполненной анкетой.
– Я писатель во временном творческом кризисе.
– Значит, писатель.
– Да.
– Вы уверены?
– Нет, неуверен.
– А что вы пишете?
– В основном рассказы. И сейчас начал большой роман.
– Роман?
– Да.
– И как называется ваш роман?
– «Протекающий кран моей горькой судьбы».
– А что, мне нравится. И о чем будет роман?
– Обо всем.
– Обо всем? То есть, к примеру, о раковой опухоли?
– Да.
– И о моей жене?
– Да, конечно. О ней тоже будет.
– А почему вы хотите работать в магазине дамского платья?
– Мне всегда нравились дамы в дамских платьях.
– У вас категория 4-Ф? Вас признали негодным к военной службе?
– Да.
– Можно взглянуть на ваш военный билет?
Я показал ему военный билет.
– Мы вас берем.