Лекарство против страха

Пройдет какое-то время, заводы начнут выпускать миллионы таблеток в цветных упаковках, и люди ста­нут их глотать после работы, во время ссоры с женой, нейтрализуется лишний адреналин в крови, нервы утих­нут, люди станут спокойнее.
Но ведь тридцать лет назад, когда оперативник Во­лодя Шарапов внедрился в «Черную кошку», наводив­шую на всех ужас, ведь тогда еще и самого понятия «транквилизатор» не существовало...
И не было лекарств против страха, когда старший Панафидин, полный надежд и планов, которые сверши­лись бы, произнеси он: «Отрекаюсь!» - нашел в себе силы сказать: «Пусть «да» будет « да», а «нет» - «нет»! -хотя это стоило ему кафедры, будущего, сына...
И Поздняков не глотал сегодня таблеток, когда бросился на двух вооруженных бандитов...
И Лыжин не принимал никаких транквилизаторов, когда оставил панафидинскую лабораторию, научную карьеру и заперся у себя, чтобы любой ценой получить метапроптизол...
А Хлебников? Разве он, зная, что ошибка может убить друга, похоронить открытие и уничтожить его самого как врача, разве он надеялся на седуксен?...
Значит, есть еще какое-то лекарство против страха, которое в колбе не получишь?

Блаrолепов смиренно понурил голову:
- Живущему в стеклянном доме не следует бросаться камнями. А вообще-то мне трудно объяснить вам мотивы, которые привели меня сегодня сюда.
- Может быть, я и не пойму этих мотивов, но о бе­щаю вам официально засвидетельствовать обстоятельства, при которых я встретил вас здесь.
Благолепов посмотрел на меня внимательно, и мне неожиданно показалось, что в его тусклых глазах про­мелькнуло что-то похожее на симпатию ко мне.
- Испугать меня чем-то уже невозможно,- сказал он.- А свидетельствовать не надо- это вам мой совет...
- Почему же это не надо?
- Лучше выбрать в жизни роль поактивнее и поинтереснее, чем свидетель. Свидетели несут в себе тяжкий груз чужих тайн, в их сердцах выпадает горький нерастворимый осадок чужих грехов, и память обременена не их поступками. Вообще жизнь признает только истцов и ответчиков, а свидетели всегда болтаются где-то с боку, они попутчики чужих идей, страстей и волнений.

Я слышал, как Халецкий на другом конце провода хмыкнул, я видел его легкую ироническую ухмылку, ни­гилистическое nоблескивание золотой дужки очков.
- Можно дать вам совет? - сnросил он.
- Профессиональный или житейский?- осторожно осведомился я.
- Житейский.
- Ну что ж, давайте.
- Не принимайте никогда никаких решений окончательно. Оставляйте за собой небольшой запас времени, свободу маневра, ресурс денег и резерв для извинений. Это спасает наше самолюбие от болезненных уколов, а истину от попрания.
- А при чем здесь истина? - сердито сnросил я .

- У меня есть невыплаченный долг.
- Долг? - удивился я .
- Да. Мой отец был чахоточный портной и мечтал, чтобы я стал ученым. Ему было безразлично каким - врачом, инженером, учителем, только бы не сидел на портновском столе, поджав под себя ноги. Не знаю, вы­ полнил ли я его завет, став криминалистом. Но моя совесть, разум, сердце все равно не позволили бы мне заниматься чем-то другим ...
-Почему?
- Мне было восемь лет, мы ехали с отцом в трамвае.
На Самотеке в вагон вошел огромный пьяный верзила и стал приставать к пассажирам. Когда он стал хватать какую-то девушку, мой отец, чахоточный, недомерок, портной по профессии, рыцарь и поэт в душе, подбежал к нему и закричал: «Вы не смеете приставать к жен­щине!» Хулиган оставил девушку и стал бить отца. Боже мой, как он его бил! ...
Халецкий снял очки, закрыл на миг глаза и провел ладонью по лицу.
- Я кричал, пла­кал, просил людей помочь, а бандит все бил его, зверея оттого, что никак не может свалить его совсем, потому что после каждого удара отец поднимался на ноги со слепым, залитым кровью и слезами лицом и, выплевывая зубы и красные комья, которыми исходила его слабая грудь, кричал ему разбитыми губами: «Врешь, бандюга, ты меня не убьешь!» И все в вагоне онемели от ужаса, их сковал паралич страха, они все боялись вмешаться и стать такими, как отец,- залитыми кровью, с выбитыми зубами, и никто не завидовал огромной силе духа в таком маленьком, тщедушном теле ...
- Вы хотели отомстить за отца всем бандитам?
- Нет,- покачал головой Халецкий .- Он не нуждается в отмщении. Я служу здесь для того, чтобы люди, которые едут в огромном вагоне нашей жизни, не знали никогда унизительного страха, который хуже выбитых зубов и измордованного тела ...

Я не охаиваю свое время , не скорблю о прошлом и не уверен, что будущее исправит все наши пороки и ошибки . Но люди, старея, перестают замечать добрые новости и перемены - мир на глазах становится для них хуже. Я с этим не согласен, полагая, что человек вырастает из своего времени, как ребенок из своей колыбели.
Разве мир стал хуже? Просто мы стали больше, ум­нее, мы много узнали, хотим узнать еще больше и сер­димся, когда это сразу не получается или когда новые знания превращают нашу старую веру в бесплотный ту­ман вымысла. Равномерно раскачивается маятник на­шего времени - колыбель людской памяти, и обращает нас из сегодня во вчера, в позавчера, в прошлое, в исто­рию, и грохочет молотом судьбы, не давая заглянуть ни на одно мгновенье в щель завтрашнего дня .