Где-то гремит война

Повесть о первой любви — такой подзаголовок можно было бы обозначить для этой небольшой повести. Первое чувство нежности, первая тревога "а как я выгляжу", первое прикосновение прохладной девичьей ладони к разгорячённому температурой лбу, первое ошеломление от тех глаз, что напротив тебя, первые томления духа и тела от близости того, кто тебе дорог и волнителен, первый неумелый поцелуй, первое свидание... Всё это было у каждого человека вне зависимости от его теперешнего возраста и семейного положения. Отличие только в том, что между нашими влюблёнными — восемнадцатилетним солдатиком Мишкой и вчерашней школьницей и студенткой медсестричкой Лидой — пролегла ВОЙНА!
История зацепила ещё и потому, что мою тёщу тоже звали Лидой, и было ей в 1941 году 18 лет, и она тоже была медсестрой прифронтового госпиталя, и рассказывала под День Победы о раненом в голову питерском морячке, который так и умер, ни разу её не поцеловав...
Повесть прочитана в рамках личного Флэшмоба, посвящённого Дню Победы в Великой Отечественной войне.

В настоящем издании вниманию читателей представлены не столь широко известные, как его большая проза, автобиографические повести Виктора Петровича Астафьева — мастера советской литературы, к чьей судьбе и наследию у меня особое отношение. Жизнь у него была не из простых: безумно тоскуя по своей ласковой матери, утонувшей во время поездки к осуждённому «за вредительство» мужу, вместе со своим альтер эго Илькой — лирическим героем «Перевала» — от беспутного отца и своенравной мачехи бежит он в артель сплавщиков леса, вместе с которыми переживает не одно опасное приключение, твёрдо решив во что бы то ни стало добраться до любящей и понимающей его бабушки.

В «Звездопаде», после тяжёлой контузии, ему доведётся пережить трогательную, но трагичную историю любви в серых госпитальных стенах, чудом уцелевших среди руин разрушенного города, а в центральной повести «Где-то гремит война» — навестить овдовевшую тётку, саму не свою от горя и отчаяния, чтобы выяснить, что на самом деле муженёк её жив-здоров: прислав жене поддельную похоронку, он удобно пристроился шофёром у важного генерала и завёл себе новую семью, но возмездие за столь подлое предательство настигнет и его…

Столь же автобиографичны и до слёз ностальгичны по ушедшему детству и родным людям «Последний поклон» и «Ода русскому огороду». В ряду этих повестей выделяется «Стародуб» — мрачная, завораживающая история из жизни сибирских старообрядцев, — о суровом, но справедливом законе тайги, жестоко карающей алчного человека, возомнившего себя хозяином лесных сокровищ. Как и прочитанный несколько лет назад роман «Прокляты и убиты», данный сборник оставил по себе сильные эмоции и глубокие впечатления. С творчеством Виктора Петровича, конечно же, не прощаюсь: ждёт своего часа на книжных полках астафьевская «Царь-рыба» и его биография в серии «ЖЗЛ», написанная журналистом Юрием Ростовцевым.

«Почему ты лежишь один посреди России?»
О любви и ненависти, о вечном и преходящем, о жизни и смерти, о том, что объединяет людей. О способности человека, в самых суровых , всё разрушающих условиях войны, преданно и романтически любить.

Война.
Война здесь как самое ужасное, что может быть на Земле, в контраст к живой, искренней и чистой любви.
Место и время, где-то на Украине, примерно 1943-1944 года.

Астафьев жестко описывает окружающую обстановку военных событий. В солдатах, как у советских, так и у немецких сложно переплетаются человеческие и рожденные войной качества. Изображение войны у автора это отдельная тема. Эта война часто отличается от общепринятых героических образов с акцентом на человеческом падении, «двоедушии» некоторых персонажей войны, на отсутствии идеализаций человека.
Сама война находиться вне жизни, она противоречит ей. И на этом фоне, Астафьев решил изобразить нечто чуждое происходящему, может быть и Земному, что-то из другой жизни, из другой реальности. То, что обосабливает человека от всего дисгармоничного.

Он. Командир взвода, лейтенант, Борис Костяев.

Родился и воспитывался в семье учителей.

Мать сильно любила сына, баловала, писала ему письма каждый день, отправляла раз в неделю. Отец занимался мужским воспитание.

Такие обычно быстро и героически погибают, по-командирски ведя в атаку своих бойцов. Но у лейтенанта был свой демон-ангел-хранитель помкомвзвода старшина Мохнаков, который постоянно следил за своим командиром в бою и своим опытом учил Бориса как выжить, спасал его в трудных ситуациях. Мохнаков изображен как порождение войны, зная все её особенности, он впитал в себя её грубость и прагматичность. Старшина осознает происходящие в нем изменения и к концу повести ищет смерти. Судьбы старшины и лейтенанта переплелись.

Параллельно Астафьев изображает множество других персонажей. Ему достаточно несколько штрихов, строк, мыслей, упоминаний, чтобы перед читателем встал живой и яркий образ человека, дополняющий и характеризующий общую картину.

Она. Жительница неизвестного села, Люся.
О ней многое остается неизвестным, не фамилии, не адреса, не прошлого автор не дает. Это скорее неуловимый образ, чем земной персонаж, хозяйка избы, в которой остановились солдаты на покой, готовит им, убирает, стирает, обслуживает. Писатель постепенно и аккуратно вводит этот персонаж, который вначале незаметен, в тени основных героев.

И только глаза «вызревшие в форме овсяного зерна, прикрыты кукольно загнутыми ресницами» выделялись в её описании.

Два дня были они вместе, а потом разлука, образовавшаяся пустота, нереальность и чуждость происходящего.

Совет лейтенанту от добросердечного врача, опасающегося даже своей старшей медсестры.

Судьба идущих до конца, следуя сердцу.

Пока есть те, кто способен остаться один, есть надежда на возрождение.

Нельзя не полюбить писателя, умеющего писать одновременно просто и пронзительно.

Нельзя не полюбить Астафьева.

Говорю это здесь, хотя и считаю, что есть у него произведения ещё острее. Ещё пронзительнее.

Судьба солдат никогда одинаковой не была (кроме тех, кто был сражён первой же пулей в первом же бою). Перед нами очередная история, точнее несколько историй. Хотя, если подумать, в такой же степени эта повесть про старых пастуха и пастушку. Разве сжимается сердце от их трагической судьбы слабее, чем сжимается от солдатских и офицерских историй?

Психология войны во множестве её проявлениях. И о роли ваньки-взводного, который не всегда над своими солдатами. К собственному удивлению узнаёт он, что в бою всё иначе.

Редко где прочитаешь и вот о чём - об отношении к привычности смерти. И рассуждает так не кто-то - солдат, который видел смерть почти ежедневно, и во множестве за раз:

Подобное непримиримое отношение к смерти и войне можно встретить у Константина Федина в романе "Города и годы".

А самая мощная фраза в повести знаете какая?

Собственно, ею про человечество всё сказано.

Не планировала читать про войну сейчас, осенью. Но когда открыла эту повесть автора, соблазнившись названием и вспоминая его "Звездопад", то оторваться уже не смогла. Надо же так писать о войне - правдиво без прикрас и пафоса, и пронзительно до глубины души! Конечно, какого рассказчика мы слушаем с упоением?  Искреннего и открытого, которому мы верим. А верим потому, что интуитивно улавливаем правду, ту настоящую жизненную, которая когда-то для людей была реальностью, а для нас сейчас превратилась в тексты на пожелтевших страницах советских книг о войне.

Современная пастораль - так охарактеризовал свою повесть Астафьев. А слово «пастораль» происходит от латинского pastoralis — «пастушеский» — и в широком смысле означает любую поэзию, где речь идёт о том, как хорошо живётся пастухам на лоне природы. Видимо, это была горькая ирония автора, обращённая к беспощадной действительности. И пастух и пастушка, которыми звали двух престарелых супругов украинского села, действительно были в повести. Только жили они не на лоне природы, а в селе, оккупированном немцами, где скрывались от артобстрелов за своей собственной баней. Там они и встретили свою смерть, в обнимку и на лоне растерзанной взрывами родной земли, покрытой снегом. Вот такая "умиротворяющая" и душераздирающая пастораль, проходящая лейтмотивом через всю повесть.

Ну а дальше... А дальше нужно набраться мужества и дочитать до конца, медленно созерцая, как война рушит. И рушит она не только города и саму землю, а человеческие судьбы, калеча и превращая людей в те фигуры, которые ей угодны. Кого-то убивает сразу, делая их, как я считаю, везунчиками. Из некоторых делает чёрствых циников, использующих цинизм и грубость как некую защиту от внутренних травм, превращаясь при этом почти в скотов. Таков, например, один из ключевых героев - старшина Махнаков, который, несмотря на свою изменившуюся натуру, всё равно предпочитает смерть с гранатой под вражеским танком.

Женщина на войне. Это вообще - настолько слабое и беззащитное звено, что и думать об этом больно. Будь она на поле боя в лице мужественной медсестры, у которой уже невозможно определить возраст. Или такая как Люся, на постое у которой меняются солдаты, чередуя своих и врагов. И как они будут вести себя с ней? Благодарить за хлеб - соль или насиловать в углу на соломе? Или, может, сделают своей сожительницей на время постоя, как заложницу? А такая любовь, которая вспыхнула между главным героем Борисом и нашей прекрасной Люсей с глазами, напоминающими ему глаза лошади из далёкого детства, и подарившая ему первую близость с женщиной, а ей чувство любви и удовлетворения, что хоть так она приближает победу - тоже встречалась на военных тропах, как известно. Но, к этому я вернусь чуть позже.

А пока самая главная трагедия, которая может возникнуть с человеком на войне, где нужны силы и жизнелюбие, чтобы выживать. И это - утратившаяся воля к жизни, смерть души или, говоря современным языком, депрессия. Чёрная депрессия, при которой человек уходит вглубь себя и слушает только внутреннее "тиканье" жизни, постепенно затухающее в нём. Так случается, когда его внутренний утончённый мир человека беспощадно выжигается тем, что он переживает на войне. Такое бывает даже в мирной жизни с людьми высокой духовной организации. И мне это понятно - жизнь на Земле не всем по зубам. Но когда такое выгорание происходит на войне, то даже несерьёзное ранение способно унести человека в царство мёртвых, упрятав его в одинокую могилу, где он "Остался один - посреди России".

И вот перед нами сколько жертв войны. Они все разные и она их всех с удовольствием "сожрала". Но ведь война - не явление из космоса, а наше творение, человеческое. И правильно сказал Астафьев словами героя повести : "Я сегодня думал, Вчера молчал. Думал. Ночью, лёжа в снегу, думал: неужели такое кровопролитие ничему не научит людей? Эта война должна быть последней! Или люди недостойны называться людьми! Недостойны жить на земле! Недостойны пользоваться её дарами, жрать хлеб, картошку, мясо, рыбу, коптить небо."

Но мне не хочется так мрачно и пафосно заканчивать отзыв. Хочу поделиться тем немногим светлым, что меня восхитило в этой интересной, но мрачной и психологически тяжёлой книге, и заставило приятно замирать. Правильно - и снова про любовь, куда ж без неё! И это сцена, которую автор так трогательно, так деликатно, но так восхительно рисует перед читателем. Сцена близости между неопытным юношей и полюбившей уже его, познавшей жизнь, молодой женщиной. Ночь чистой любви и трепетной страсти, которую война на мгновение подарила прекрасным молодым людям. И они могли бы быть счастливы друг с другом под мирным небом, когда-нибудь, но не в этой истории.

"Глаза плохо видели ее, все мутилось, скользило и укатывалось куда-то на стучащих колесах. Женщина качалась безликой тенью в жарком, все сгущающемся пале, который клубился вокруг, испепеляя воздух в комнате, сознание, тело... Дышать нечем. Все вещее в нем сгорело. Одна всесильная власть осталась, и, подавленный ею, он совсем беззащитно пролепетал:

— Мне... хорошо... здесь... — и, думая, что она не поймет его, раздавленный постыдностью намека, он показал рукой: ему хорошо здесь, в этом доме, в этой постели.

— Я рада... — донеслось издали, и он так же издалека, не слыша себя, откликнулся:

— Я тоже... рад... — И, не владея уже собой, сопротивляясь и слабея от этого сопротивления еще больше, протянул к ней руку, чтобы поблагодарить за ласку, за приют, удостовериться, что эта, задернутая жарким туманом тень, качающаяся в мерклом, как бы бредовом свету, есть та, у которой стремительно катится вниз исток грудей, и кружит он кровь, гремящее набатом сердце под ослепительно мерцающим загадочным телом. Женщина! Так вот что такое женщина! Что же это она с ним сделала? Сорвала, словно лист с дерева, закружила, закружила и понесла, понесла над землею — нет в нем веса, нет под ним тверди...

Ничего нет. И не было. Есть только она, женщина, которой ом принадлежит весь до последней кровинки, до остатнего вздоха, и ничего уж с этим поделать никто не сможет! Это всего сильнее на свете!

Далеко-далеко, где-то в пространстве он нащупал ее руку и почувствовал пупырышки под пальцами, каждую, даже невидимую глазом пушинку тела почувствовал, будто бы не было или не стало на его пальцах кожи и он прикоснулся голым первом к ее руке. Дыхание в нем вовсе пресеклось. Сердце зашлось в яростном бое. В совсем уж бредовую темень, в совсем горячий, испепеляющий огненный вал опрокинуло взводного.

Дальше он ничего не помнил.

Обжигающий просверк света ударил его но глазам, он загнанно упал лицом в подушку.

Не сразу он осознал себя, не вдруг воспринял и ослепительно яркий свет лампочки. Но женщину, прикрывшую рукою лицо, увидел отчетливо и и страхе сжался. Ему так захотелось провалиться сквозь землю, сдохнуть или убежать к солдатам на кухню, что он даже тонко простонал.

Что было, случилось минуты назад? Забыть бы все, сделать бы так, будто ничего не было, тогда бы уж он не посмел обижать женщину разными глупостями — без них вполне можно обойтись, не нужны они совершенно...

«Так вот оно как! И зачем это?»-Борис закусил до боли губу, ощущая, как отходит загнанное сердце и выравнивается разорванное дыхание. Никакого такого наслаждения он как будто и не испытал, помнил лишь, что женщина в объятиях почему-то кажется маленькой, и от этого еще больше страшно и стыдно.

Так думал взводный и в то же время с изумлением ощущал, как давно копившийся в теле навязчивый, всегдашний груз сваливается с него, тело как бы высветляется и торжествует, познав плотскую радость.

«Скотина! Животное!» — ругал себя лейтенант, но ругань вовсе отдельно существовала от него. В уме — стыд, смятение, но в тело льется благостное, сонное успокоение.

— Вот и помогла я фронту."

В детстве я страсть как не любила Астафьева, но составителей школьной программы, конечно, это совершенно не волновало, поэтому рассказы Астафьева попадались каждый год, убеждая меня в том, что это зануда из древнего рода зануд. Теперь я, конечно, умудрённая, старая и бородатая, понимаю цимес этих лирических зарисовок, но к автору по-прежнему подхожу с опаской. Мне всё равно кажется, что не все его вещи годны для детства, потому что не хватает опыта для прочувствования каких-то отдельных самобытных ноток.

Рассказ "Фотография, на которой меня нет", конечно, о мальчишечьей солидарности и настоящей дружбе, тут понять может даже такой ребёнок-лошок, как я. Куда интереснее при перечтении обратить внимание на нежное и уважительное отношение к учителю, которое сквозит в каждом скупом его описании и детали. Когда учишься в школе, то этот лиризм не понять - учителя вот тут под боком каждый день, некоторые откровенно бесят, остальные, даже если не нравятся, находятся в привычной рутинной зоне восприятия. И только когда выйдешь из школы и проживёшь сколько-то там десятков лет, понимаешь, что были среди них человечищи, которые тебе что-то дали (или не было таких, что очень грустно), а ты даже не знаешь сейчас, живы ли они. Весь рассказ собирает в горсть это хрупкое ощущение единения, общего движения куда-то в будущее, которое теперь уже стало прошлым. Школа в доме, который когда-то был твоим; учитель, который в деревенской жизни не разбирался; лучший друг, который отказался фотографироваться, потому что один за всех и все за одного; зёрнышки лиц на фотографии, где всё равно всех узнаёшь, потому что они стали частичками тебя.

А я вот по школьным фотографиям могу вспомнить не все фамилии. И одноклассников уже не узнаю. Не знаю, что делать с этими взрослыми дядями и тётями, не понимаю, что у них общего с теми, кто когда-то списывал у меня математику. Лирическому герою Астафьева можно только позавидовать.

Есть такая профессия - Родину защищать. Писатели-фронтовики свой долг выполнили дважды, если можно так вообще говорить... Пережившие годы испытаний, потерявшие друзей и родных, неся в себе "осколки" общечеловеческой трагедии, вступили они в мирное время с новой личной творческой задачей - написать о судьбе человека, о её сопряженности с историей, о становлении характера, о мучительном процессе постижения мира в суровое военное время.

Каждый переживший войну имеет право на "свою" личную память о ней. Для героя "Звездопада" это не вихрь огня передовой и не слабый огонёк коптилки в темноте блиндажа, это не крик штыковой атаки и не скрежет ползущих на тебя танков, это даже не звенящая тишина после боя... Для Михаила это госпиталь Краснодара и девушка Лида, которая стала для него ещё одним жадным глотком Жизни. Страшно, ох как страшно, воевать в девятнадцать лет, когда нет за спиной даже первой влюбленности.
В повести много автобиографического, главный герой, как и Астафьев , тоже сибиряк, воспитывался в детском доме, учился на составителя поездов. Возможно и романтическая история, которую мы слышим голосом Миши, основана на собственном эпизоде жизни автора. И интерес к внутреннему миру героев, их душевные переживания в трудный, драматический период жизни - это рассказ о себе, о своей потере, о своём сожалении...
Мы слышим монолог немолодого уже, зрелого человека, который заглянул в свое прошлое и увидел в нем сквозь кровавые военные картины блики первой влюбленности, самой чистой, беззаветной, незабываемой.
Кто знает, может недолговечной и вспыхнувшей только от неутолимой жажды жизни...

В «Звездопаде» нет сражений, нет панорамных описаний боёв – практически ничего из обычного арсенала военной прозы того времени, есть лишь сюжет первой любви и его трагическое решение. И причиной трагедии становится не гибель одного из молодых героев на фронте - Астафьев сознательно отказывается от героического ореола.
Михаил сам принимает решение и отвергает своё первое чувство, для ее счастья, для её будущего. Правильное ли это решение? Нам не дано судить. Это решение лирического героя, это решение автора.
Совсем небольшая повесть предстает перед нами ареной сложной борьбы противоречивых представлений о жизни, взглядов, убеждений...

Виктор Петрович обладает даром рассказчика, умеющего увлечь читателя тонкостью лирического чувства, неожиданным солоноватым юмором, философической отрешенностью. Есть в его прозе что-то исповедальное, "шероховатое", задевающее скрытые струны души, не дающее впасть в беспамятство.

За мистическим на первый взгляд названием кроется вполне жизненный рассказ. Душевный и грустный. Ну а какой он ещё может быть, если речь идёт о жизни крестьян в начале 20 века?
Это сейчас у нас всевозможные гаджеты, и мало чем можно удивить даже маленького ребёнка. А тогда приезд в деревню фотографа было невероятным событием. Это был праздник, да что там, - это равнялось чуду.
Поэтому истинным горем для юного героя стала болезнь, из-за которой он не смог присутствовать, когда весь класс фотографировали, как оказалось, на долгую, хоть и пожелтевшую память. Ведь фотография прошла долгий путь, пережила и войну: и разруху, и стала летописью, историей в лицах, на которой его, я так понимаю, нашего автора, нет. Как нет и его друга, который мужественно отказался фотографироваться во имя дружбы.

Рассказ привлекает своей простотой и невероятно харизматичными персонажами. Чего стоит только бабушка. Типичная сельская бабушка, и полает, и тумака даст, если сердита. Но обязательно пожалеет, приласкает, приголубит своего горемычного внука. И речь её, журчащая, немного странная ещё долго будет вспоминаться.
А учитель здесь какой! Таких бы да побольше во все времена. Добрых, искренних, преданных своему делу, любящих детей по-настоящему.

От этой истории повеяло ностальгией. Захотелось пересмотреть старые альбомы.
А ещё вспомнила, что у меня тоже есть фотография, на которой меня нет. Но мне повезло больше. У меня ещё с десяток снимков, на которых я есть. Окунуться, что ли, в прошлое?

Отличная повесть о первой любви на фоне Второй мировой войны.
Госпиталь. Молоденький тяжелораненый солдатик девятнадцати лет. И юная медсестричка Лидочка, которая учится в мединституте и работает в госпитале на всех должностях сразу. А что делать? Время такое. Тогда все так работали.
Мишка влюбился сразу. Запах, завиток волос, нежный голос... Он такого не видел, не чувствовал, не осязал. Он ещё очень молод, этот мальчик, но он правдив, невинен и очень честен.
Лида тоже совершенно наивна и чиста. Девочка, которой хотелось любви, которая отдавалась своему чувству полностью, но была обижена тем, что парень оказался сдержанным и порядочным. Но Лида тогда этого не поняла. Да и кто бы понял в тот момент на её месте?!
Грустно, но как же светло и правильно!
Вот и вспоминает повзрослевший Мишка свою первую чистую любовь. Девушку, которую он лишь целовал несколько раз. Девушку, которая была стройна, красива, забавна и весела.
И это ведь тоже счастье — есть такое воспоминание, которого могло и не быть, если бы всё случилось по-другому.

Решил пройти вдоль творчества Виктора Астафьева и потому взялся за перечитывание некоторых его произведений. Тем более, что с предыдущего прочтения времени прошло уже немало и многое успело подзабыться-подвыветриться.

Дальше...

Насколько можно понять из контекста, это зима 1941-42 гг (в одном из разговоров упоминается о том, что наши под Москвой дали немцам прикурить каким-то огнём — надо полагать, «катюша» имелась ввиду). Холодная и голодная первая военная зима. А сибирская зима и того паче редко бывает «тёплой». И молодой семнадцатилетний паренёк-ФЗОшник отправляется по зову своей тётки в родную деревню. Путь неблизкий для пешего паренька, часть дороги проходит едва ли не по бездорожью, а тут ещё запуржило-заметелило — не пропасть бы ненароком, а то ведь пальтишко на «рыбьем меху» да ботиночки не слишком пригодны для сибирской зимы.

И вот по ходу своего студёного пути паренёк вспоминает разные разности из своей пока что ещё немудрёной жизни, симпатии и ФЗОшное бытие. Эти мелкие детали пацанской полуказарменной жизни много о чём говорят читателю из наших поздних времён, а когда повествование переходит в другие, уже не путевые встречи и разговоры, в домашние семейные беды и хлопоты, то и вовсе начинаешь чувствовать себя сидящим за одним столом с нашим героем и его племяшками, слушающим нехитрый горестный рассказ тётки Августы, а потом идущим на вынужденную охоту со стареньким ружьишком и вымещающим всю злобу на обстоятельства на старом диком козле…

А где-то далеко-далеко гремит война, и люди убивают друг друга, и нашему пареньку вскорости предстоит отправиться туда, в эту гремящую кутерьму смертоубийства…

Повесть слушал в исполнении Дмитрия Назарова (да-да, того самого) — отличная начитка и великолепно дополненный разными мелодиями и шумами звукоряд, и возникает такое мощное ощущение русскости и своей причастности к этой русскости, что понимаешь, что только такой мастер русского слова как Виктор Астафьев и мог написать книги такой проникновенности и силы воздействия. И не понимаешь, как после чтения таких книг можно перестать быть русским — как это сделали некоторые… Но это уже совсем другая, непростая и болезненная тема...